Татьяна Патрикова - Zombi in Russia

Димка взбеленился. Он тут, понимаешь, душу наизнанку выворачивает, а этот гад мертвяцкий морду утюгом и хоть бы хны! Молодой охотник резко крутанулся лицом к напарнику, чтобы высказать ему все, что думает о такой подставе. Даже руки вскинул, чтобы за грудки умрюнца схватить, и так и замер с открытым ртом, потому что Темка… сворачивал самокрутку.

— Нет, я не понял, мне ты курить запрещаешь, а сам…

— Бражник, — перебил охотника умрюнец все с тем же полностью индифферентным выражением лица. Димка поджал губы и недобро прищурился.

— И что это значит

— Ты курил отраву. А это, — на этих словах Темка смачно лизнул краешек пергаментной бумажки, в которую насыпал из табакерки какие-то невнятные сухие листья и цветочки, не глядя скрутил в папироску и как ни в чем не бывало продолжил свои весьма невнятные объяснения — травы. Особый сбор. Нужный.

— Кому это

— Тебе.

— А если я… — но тут умрюнец опустился на корточки.

На что Димка растерянно моргнул, посмотрел вниз, понял, что беситься можно сколько угодно, но Темка как был непрошибаемым, так им и остался. Поэтому охотник в сердцах плюнул и присоединился к своему умрюнцу на полу лоджии. Темка к тому моменту уже успел вынуть из кармана бесформенного серого, типичного для охотничьих умрюнцев, комбеза не что-нибудь, а огниво. Что это за штука такая, Бублик узнал потом, поэтому и не возмутился, когда увидел впервые. А вот когда посыпались на бетонный пол, застеленный линолеумом, настоящий яркие искры, попытался возмутиться. Но самокрутка уже занялась, а огниво исчезло в таинственных закромах темкиного кармана. После чего Бублику пришлось проглотить все свое возмущение, потому что он банально засмотрелся и, как говорится, подвис, когда его напарник жестом полным неприкрытого изящества поднес самокрутку ко рту, обхватил тонкими, бескровными губами и глубоко затянулся. Подержал ароматный дым внутри себя, а потом принялся выпускать кольцами, наслаждении запрокинув голову к потолку. Раз колечко, два, три… четыре! И, кажется, было бы пятое, если бы Бублик из вредности не попытался отобрать у умрюнца самокрутку. Темка легко ушел от захвата, сам обхватил парня за шею, и пока тот не особо резво пытался вывернуться из-под его руки, затянулся еще раз, и через мгновение уже вдыхал пряный дым в рот Димки, растерявшегося от столь неожиданного поцелуя. Кашля, как не странно, почти не было. Это был какой-то особый дым, какие-то особые травы. Зато по щекам покатились слезы. Димка уткнулся лбом в плечо напарника. Навалился на умрюнца всем телом. Тот немного сместился, чтобы привалиться спиной к боковой стенки лоджии и с чистой совестью вытянул ноги, усевшись на пол и рассеянно растирая между пальцев остатки самокрутки. Второй рукой он обнял Димку за плечи, глубоко вздохнул и промолчал, услышав в свой адрес вполне резонное обвинение.

— Ты этой дрянью превратил меня в плаксу!

— Так надо, — безапелляционно ответствовал умрюнец.

— Кому — зло буркнул Димка, все еще пряча лицо на плече напарника. Он был уверен, что услышит в ответ — тебе, но вместо этого прозвучало

— Нам.

И все, что было сказано или сделано ранее, стало неважно. Димка вздохнул, завозился, устраиваясь удобнее, прижался щекой к темкиному плечу и соблаговолил согласиться

— Ладно.

За что его ласково потрепали по рыжим волосам, и Бублик окончательно решил — была не была и потянулся за полноценным поцелуем, но тут какая-то сволочь (не будем тыкать в капитана Велесова пальцем) постучала в оконное стекло.

— Вы там не уснули Мы суши есть собрались…

Димка выругался и начал подниматься, но Темка поймал его за руку, отчего охотник замер в наполовину скрученном состоянии.

— Ну, что — смущенно засопел Димка, встретившись взглядом с умрюнцем, и настойчиво высвободил руку. После чего, распрямившись, принял независимый вид, но снизошел до соблазнительного обещания — Дома поговорим и… поцелуемся.

Арсений вбежал в комнату в тот момент, когда Мирон, стоящий на четвереньках на кровати Руслана, весь вытянулся в струнку, словно собака, принявшая охотничью стойку. Даже длинный лысый хвост расположился параллельно полу. Коваль, который сидел на краешке кровати рядом с мальчиком и разминавший малышу поясницу, резко отнял руки от худенького, напряженного тельца и вскинул глаза на Сему, который устроился с противоположной стороны от мальчика. Врач и травник обменялись только им понятными взглядами и лишь тогда заметили новоприбывших. Клавдия не забыла захватить с собой влажное полотенце, за которым и вышла, когда в квартиру к Велесову нагрянул супруг. Женщина-доктор быстро поняла, что нужно делать. Оттеснила Львова и бросилась к хвосту. В этот момент из самого кончика выстрелила иголками шерсть, ощетинилась, вздыбилась… протыкая нежную, только наращенную кожу, отчего шерстяная кисточка местами слиплась от крови. Вот это шерстяное новообразование Клавдия и завернула в махровое полотенце. Отчего Мир вскрикнул и… резко обмяк на кровати. Локти мальчика подломились, но бедра остались все так же вздернуты вверх. Шурка попытался надавить малышу на поясницу, чтобы тот мог, наконец, вытянуться на постели в полный рост, но генерал его остановил.

— Я сам.

— Сначала дай себя укусить, — вмешалась Клавдия, осторожно обтершая хвостик мальчика и теперь внимательно следившая за действиями мужа.

Коваль быстро сообразил, что лучше бы им с Семкой оставить семейство Львовых наедине, поэтому указал напарнику взглядом на дверь и сам отправился в том же направлении. Семка его понял и поддержал, выйдя вслед за Шуркой и плотно притворив за собой дверь.

— Ему физически неприятны твои прикосновения, пока он с тобой через укус не познакомился, — сделала еще одно пояснение Клавдия.

Львов окончательно растерялся, не решаясь занять освобожденное Шуркой место рядом с обнаженным умренком и по-отечески приласкать малыша — хотя бы по голове погладить. Но тут немного пришел в себя сам Мир, который повернул голову в сторону отца и замер, глядя на него растерянным и даже испуганным взглядом. Арсений почувствовал себя чудовищем. Попытка оправдаться не удалась, потому что горло сдавило совершенно нетипичным для генерала спазмом. Он привык быть жестким, решительным, волевым… он разучился быть чуть больше человеком, чем того требовал его высокий статус главнокомандующего охотничьих войск. И сейчас, перед страхом собственного ребенка, он был беспомощен и разбит. Растерян и нелеп, лишен голоса и обескуражен. Мир сузился до взгляда красных глаз, больших и влажный, в обрамлении ресничек, игольчатых и слипшихся от слез. Хвост рос болезненно, умрёнок плакал, но теперь те слезы затмил страх. И этот страх вбил в сердце кол, а во рту генерала появился такой знакомый привкус крови. Только на этот раз это была не его кровь, чужая, детская, пусть и чисто метафизически, но… но… сколько страха. Сколько боли!