Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга третья

Несмотря на громкое название–светлица, ночного света сквозь маленькие окошки проникало совсем мало, тем паче в виноградной долине не было снега. В плотном мраке не различались даже крупные предметы, колонны, например, или толстая печная труба, от которой источалось приятное тепло.

Поэтому он не увидел, а ощутил некое движение, в друг возникшее в пространстве терема. От глухой стены, примыкающей к скале, отделилось нечто лёгкое и плотное, как сгусток темноты, и бесшумно двинулось в сторону ложа.

Сначала показалось, он задремал с открытыми глазами и этот призрак ему грезится, однако в следующий миг Ражный явственно услышал летучий и ритмичный шелест. Так шелестят босые ноги об пол, если человек крадётся на цыпочках. Старуха подняться не могла, лестница так скрипела–мёртвого поднимешь. Да и что ей бродить по ночам? Квартиранта пугать?

Состояние было расслабленное и полусонное, дабы сосредоточить волю и воспарить летучей мышью, растрясать это блаженство не хотелось, и он умиротворил себя мыслью неожиданно поэтической: так могло подкрадываться только одиночество…

И тут же надменно усмехнулся над собой, как над поверженным противником. Бездомность и бродяжничество вселяли неведомое прежде и вредное поединщику, желание испытывать свои чувства, прислушиваться к их состоянию. Эдакое интеллигентское самокопание, тогда как сбитому с ног араксу следует мгновенно вскочить, утереть собственную кровь и, исполнившись яростью, броситься в бой. И пусть супостат жалеет потом, что пробудил ретивое сердце, и пусть потом его кровь, впитавшись в тело победителя, поднимет ратный дух. А не жжёт муками чувств и раскаяния, не распаляет воображения, не заливает ясный взор позорной для воина, неврастенической пеленой, требующей услуг психолога и длительной реабилитации.

Однако ночные приключения в чужом доме на этом не закончились. Едва он задремал, как явственно почуял невероятное: кто–то парил над ним нетопырём! Привыкший сам взирать на других сверху, он никогда не испытывал этого проникающего, душного и давящего чувства. И летучая эта тварь была куда проворнее и опаснее крылатой мышки! Она скорее напоминала ночную бесшумную сову с мягчайшим оперением, но впереди себя несла могучие, цепкие лапы с когтями, способными пробить толстую бычью шкуру или даже кость.

Он физически ощутил сочетание этой нежной мягкости и грозящей неотвратимой жёсткости, лежал словно под угрожающим многотонным грузом, готовым вот–вот обрушиться. Всё внимание теперь приковывалось к полёту этой безмолвной птицы, вызывая чувство крайней опасности, беспокойства.

Ражного кто–то рассматривал, кружа над ним и словно наслаждаясь тем, что владеет способностью парить и вызывать в сильном мужчине эти самые панические чувства. И чем дольше длилось кружение, тем сильнее сковывались сухие и мокрые жилы: вот почему так не любили соперники, когда он сам взмывал всего–то нетопырём!

Вячеслав приподнялся, совершенно не понимая, как следует защищаться, и глухо спросил темноту:

—Ты кто?

А в голове сначала пронеслась шальная мысль, что это дух покойного вотчинника Булыги, которую он тут же и отверг, ибо всё–таки не страдал неврастенией, чтобы в такое поверить. Потом подумал о его вдове, и это показалось правдоподобным. Но чтобы воспарить сильным ночным хищником и давить с такой мощью, надо находиться в непосредственной близости, в нескольких шагах или вообще рядом, но старуха по лестнице не поднималась. В любом случае тот, кто сейчас витал над головой, был, несомненно, женщиной, ибо только в ней могло существовать это невероятное сочетание мягкости и жёсткости, способности рожать и убивать. И если он сам мысленно взмывал над соперником лишь для того, чтобы увидеть уязвимые места либо взять незримый след, то эта женщина попросту находилась в состоянии Правила! И витала в воздухе не мыслью–сама парила под тёмным потолком!

У Ражного начало срываться дыхание, как бывает от сверх напряжения, вдруг заныла старая рана в боку и та незначительная, оставленная медной пуговицей. В глазах поплыли красные круги, при этом лицо раздавливало, как от перегрузки на боевом истребителе. И ещё было чувство, будто ему повязали тонкую, но суровую нить, стягивающую голову по бровным дугам и ушам.

Но в следующий миг всё прекратилось, словно незримый могучий соперник выпустил его из объятий. Вячеслав раздышался, словно на ристалище, получив в кулачном зачине удар под дых, и в тот же миг услышал удаляющийся шорох босых ступней. Потом что–то негромко хлопнуло, будто притянутая вакуумом крышка, и всё стихло.

Он запоздало вскочил, ошарил руками пространство вокруг ложа, пошёл по светлице, натыкаясь на колонны и стены. В глазах всё ещё рябило, и даже окон было не различить. Он понимал, искать кого–либо уже бессмысленно, и всё равно некоторое время бродил, как обиженный слепой, потом ещё долго стоял у лестничного проёма. Старуха похрапывала на печи, постукивали старомодные ходики, и более ни звука.

Сон отлетел на прочь, и чем больше Ражный прокручивал в памяти всё произошедшее, тем отчётливее осознавал: порхающая сова или, скорее, женщина–аракс в состоянии Правила была реальностью, а не плодом воображения. То есть в доме вотчинника появлялся ещё кто–то, и не призрак, а человек, владеющий способностью летать и видеть невидимое.

И это обстоятельство его не расстроило, а, напротив, подогрело некое злое и мстительное любопытство. Под утро, когда сумятица в голове улеглась, Ражный всё–таки заснули, проснувшись уже засветло, будто продолжил прерванный ход мыслей, только уже осветлённых сном.

Конечно же, вдова живёт здесь не одна! Когда вчера вошли в этот причудливый дом, русская печь была протоплена, иначе бы затрое суток, что старуха ждала его, торгуя на рынке, всяко бы остыла. Да и каменный этаж выхолодило бы напрочь за такое время. И этот «истопник» наведался к нему в светлицу, дабы взглянуть на гостя и попытать его уязвимые места.

Прежде чем спуститься вниз, Ражный прошёл по покоям вотчинника и посмотрел в окна: кроме затянутых лесом склонов гор, виноградника да ульев, никаких признаков близкого села, жилья и соседей. Разве что приземистый каменный сарай, врезанный в склон, да у самой речки торчит крыша, судя по размерам, банная, и дымок из–под застрехи курится: верно, вдова и впрямь вздумала его попарить.

Дом был поставлен на узком горном мысу, с расчётом на уединённое существование среди не совсем уютного мира инородцев, до сих пор промышляющих воровством и разбоем. Стыла, от гор, его защищал высоченный, неприступный останец, а с трёх других сторон открывался вид на многие километры, так что подойти или подъехать незамеченным очень трудно.