Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга третья

Спросить, как это делается, было нельзя! Это всё равно что выйти на ристалище и сразу сдаться сопернику, потому что не знаешь, как биться в кулачном зачине. Вячеслав разложил клёпки по одной вряд —хорошо, крышки не перепутались! — и принялся набирать их, фиксируя нижними верхним обручами. Вроде бы собрал на живую нитку, однако не заменил треснувшую, и когда пошёл подбирать подходящую из штабеля, бочка вновь сложилась в поленья для костра.

Тётка Николая это увидела и прихромала к нему в угол. Посмотрела, подняла одну тяжёлую клёпку, словно намереваясь стукнуть поголове.

—Ты что делаешь, отрок? — спросила с вызовом.

—Собираю бочку, — пробурчал Ражный.

—Ты мне вино портишь! — взвилась старуха. — Ты душу бочки в пыли возишь! Грязь заносишь. А нутро у бочки–это как матка, соображаешь? Там вино зачинается и вынашивается. И оттуда потом рождается. Ладно французы не понимают. Ты же не француз! Знаешь, что вино делает вином? Смотри сюда! Это называется винное семя, — и указала на широкую, пропитанную за многие годы вином тёмную полосу на ребре клёпки. — Сок забраживает от солнца. Это папино семя. А это–родовые материнские дрожжи. Им двести лет! Отсюда и сорт, и вкус, и букет. Что такое яйцеклетка, ты понимаешь? Поэтому моё вино не дурит голову! Моё вино веселит душу и проясняет разум!

После такой научной выволочки Ражный переложил все клёпки с каменного булыжного пола на верстак и даже внутренне развеселился от блестящей старухиной лекции по виноделию. Прочитанной, кстати, не только для него —девицы в чане восхищённо прислушивались.

Между тем они промесили верхний слой винограда и утопали уже до середины икр, приподнимая подолы до колена. Как–то незаметно первое смущение слетело, и они уже веселились, разгуливая по чану и изображая цапель или журавлей. Правда, ноги были розовыми от сока, как у гусынь. Ражный перебрал целую кучу клёпок от старых бочек, прежде чем нашёл подходящую, и вновь принялся за сборку. На сей раз он вставил вовнутрь железный обруч, чтоб удерживать клёпки, и почти собрал. И вдова отлично видела, как он исхитрился, но молчала, пока он не начал вставлять верхнюю крышку.

—Ты что, совсем бестолковый? — злорадно спросила она, косясь на невест, чтоб оценили её старания по унижению жениха. — Как обруч станешь доставать? Внутри оставишь? А что с вином будет, коль железо попадёт? Вынуть обруч из пузатой бочки, не разобрав её, оказалось не возможно, впрочем, как и согнуть его. Вячеслав встал возле, как витязь на распутье.

—Меньше надо на голые ножки таращиться, — заметила вотчинница и поковыляла к невестам. — А вы подолы–то выше задирайте, нечего в соке возить! Только сейчас до Ражного дошло, что всё это устроенный старухой спектакль, продуманный до мелочей и, скорее всего, много раз отыгранный. Весёлые невесты давят виноград, утопая уже по колено и показывая бёдра, так сказать, товар лицом, а жених возится с бочкой, которую наверняка просто так собрать невозможно, и значит, уйти из сарая. Вероятно, по обычаю отрока надо всячески унижать, выставлять глупцом, чтоб не возгордился, давать невыполнимые задания–вобщем, поступать, как в сказке поступают с Иванушкой–дураком.

Но это было лишь первое действие, второе началось, когда вотчинница принесла из бани два ведра горячей воды и расстелила возле чана белую холстину.

—Ну–ка, отрок, помоги девицам с небес спуститься, — певуче попросила она и добавила после паузы: — Они, лебёдушки непорочные, парами надышались, головы кружатся. Кружатся у вас головы, красавицы?

—Ой, и правда кружатся! — весело и почти хором ответили сёстры.

Голубоглазая смуглянка Лела молчала и стояла у самого края, удерживая подол сарафана и одновременно вместе с ним протягивая руки. Девицы и в самом деле были под хмельком, но каким–то лёгким, летучим, который не пьянит, а лишь раскрепощает разум.

Ражный невольно узрел сакральный треугольник и, подавляя в себе природный толчок крови, взял деву и плавно поставил на подстилку. Ладони её оказались нежными, трепетными, даже излишне мягкими для мускулистого тела. За ней снял Арину, которая вдруг бросила подол и с выдохом обняла его за шею, на мгновение прильнув всем телом. И шепнуть успела одними губами:

—Голова кружится…

Последней была самая младшая, Ульяна, более сдержанная, напряжённая, однако с прерывистым дыханием, словно опять вступала в холодный, топкий виноград.

—Мойте ноги и отдыхайте пока, — распорядилась вотчинница, накрывая скамейку белой холстиной.

— Если не мыть, — зачарованно проговорила Лела, делясь опытом, — у вас ногти слезут и кожа шелушится начнёт. И ещё смотрите, чтоб царапин не было. О гроздья очень легко поцарапаться.

— А ты, отрок, разливай сок по бочкам! — прикрикнула вдова. — Нечего пялиться. Голых ножек не видел, что ли?

Подала Вячеславу деревянное ведро и широкогорлую, деревянную же воронку с ситом.

У каждого чана в стенке было простейшее устройство с желобами и отверстиями, чтобы сок сливался сам по мере накопления. Из–под верхней затычки он даже капал и стекал, словно показывая короткий и естественный путь в бочку, однако по сценарию спектакля всё делать следовало вручную. Поэтому Ражный подкатил бочку, вставил воронку в отверстие и зачерпнул кроваво–красный и оттого показавшийся горячим сок. Уже забродивший, пенистый и рдеющий как угли под пузыристым пеплом.

Вдова последила за его движениями и добавила вожделенно, с ностальгией:

— А то девицам скоро по пояс будет!

Невесты непринуждённо рассмеялись, поливая водой ноги друг друга, всё превращая в забаву. Ражный черпал ведро за ведром, но с каждым разом сливать было труднее, шло много жмыха, который приходилось забрасывать обратно в чан. Девушки уже сушили ноги на широкой скамейке, опахивая себя подолами — старуха умышленно не дала им полотенец, а он наполнил лишь первую бочку.

— Почему у меня вино такое? — между делом разглагольствовала вдова, пристально наблюдая за Вячеславом. — Да я секрет знаю! Старый, древний: вино любит девичьи ножки и мужские руки. Только и всего. Французы интересовались технологией, ну я и выдала тайну. Чтоб их винную промышленность подтянуть. Не бесплатно, конечно. Они попробовали внедрить… Через месяц скисло в уксус! А от чего? Француженки давили, французы разливали… — Она склонилась к уху Ражного, но шёпот её слышен был, пожалуй, и на улице. — Давить виноград положено только невинным девам. Тогда и получается вино! А у них все оказались порочными! Точнее, порчеными. Чего же не скиснуть?.. У нас, конечно, тоже риск есть, потому ровно месяц лебедицы белые в моей вотчине будут жить.

От её заявления Вячеслав вновь ощутил, будто над головой кто–то парит, даже в висках заломило. И уже не от винных паров–от одной мысли, что весь месяц придётся жить в постоянном искушении.