Рианнон Томас - Долгих лет царствования

— Кроме всего остального — да.

— Ну, пожалуй, мне стоит предположить, что мой кузен сейчас твой главный подозреваемый, верно?

— Я не знаю, — промолвила я, — да, он вёл себя подозрительно, вот только… Ему это не нужно. Он совершенно не походит на кого-то, кто ответственен за это! — рассуждать об этом было отвратительно, но ведь я знала — он тут ни при чём. — Да, у него был мотив. Но ведь это убийство всех его друзей, без исключения! И… — я покачала головой. — Я должна выяснить, кто это был. Должна найти отравителя.

— И тогда люди встанут на твою сторону?

— Я надеюсь, что нам не придётся бороться до конца. Что войны не будет.

Мадлен устроилась на запасном стуле у дальнего края стола, и её пышные юбки каскадами спадали на пол.

— Ты думаешь, что если узнаешь правду, он остановится? Не нападёт?

— Всяко может быть, — кивнул Фицрой. — Стэн сейчас твердит, что она виновата в этом.

— Мой кузен был очень логичным человеком — даже с нашего детства. И он всегда верил в справедливость, это первая ценность для него в жизни. Но мне кажется, он просто ослеплён этой выдуманной истиной. Он убедил себя в том, что ты несёшь ответственность за это — было бы так просто, если б это на самом деле оказалось правдой! — и он так хочет, чтобы кто-то ответил за убийство, он хочет сражаться с тем, кто виновен. И теперь, когда он вступил на этот путь, слишком уж трудно ему будет изменить своё мнение.

— Но ведь ты сама сказала, что он не может быть убийцей, — вздохнула Наоми. — И если Фрея докажет, что невиновна, найдёт отравителя, продемонстрирует доказательства… Если он и вправду нуждается в справедливости, он должен будет остановиться. Прекратить сражение. Разве нет?

Мадлен вздохнула.

— На вашем месте я не полагалась бы на это до такой степени, — проронила она. — Он может предположить, будто бы вы пытаетесь его обмануть, отыскать доказательства слишком трудно… Лучше всего было бы, если…

— Если бы мы с ним сражались? — спросила я. — Нет. Это не может быть лучшим исходом, — я провела пальцами по своим волосам. — Нам стоит попытаться убедить его.

На самом деле, это было куда сложнее — хотя… Я не могла себе представить, что потерплю неудачу в тот момент, когда успех был до такой степени важен. Я ведь даже представляла это — как шла к нему с Мадлен — ведь он верил Мадлен, а значит, её помощь окажется просто неоценимой! Она бы сказала ему всю правду, предложила бы ему прощение — и он сначала отказывался бы, но потом, узрев доказательства, услышав мольбы Мадлен, увидев наконец-то причину всего случившегося, он бы сдался. Мы бы наказали убийцу — и всё потекло бы так, как прежде.

Я должна поступать правильно.

Мадлен была так рада взять на себя некоторые обязанности Наоми относительно моего внешнего вида — а сама Наоми, кажется, оказалась ещё счастливее от того, что позволила ей это сделать. Мадлен принесла сотни баночек с косметикой и шпилек для волос, когда переехала в мои покои, а теперь разложила их на столе и рассматривала, продумывая будущий шедевр.

Она одевала меня в элегантное лёгкое платье, макияж оставила светлым и ярким — отнюдь не так, как при старом дворе, но одного взгляда в зеркало хватило, чтобы понять — я была в этом хороша. Казалась настоящей королевой.

Мадлен убрала волосы наверх, прикладывала их то так, то сяк.

— Король был болен, — тихо промолвила она. — Ты об этом знала?

Я только коротко покачала головой.

— Мне кажется, мало кто знал, но он болел последние шесть-семь месяцев — это как минимум! Конечно, это было не слишком опасно для жизни, но я уверена, что это его не испугало. Он не хотел, чтобы об этом кто-то узнал.

— Но ведь ты узнала?

— Моя собственная болезнь… Конечно, мы были очень разными — и болел он иначе, — но, кажется, он подумал, что я могла бы понять. Конечно, странно было слышать от него подобные слова, и он… Он был так уязвим! Я совершенно не привыкла видеть его уязвимым человеком.

— Ты была его другом?

— Не скажу, что да. Никогда не думала, что он мог заботиться о ком-то, кроме себя самого, своего комфорта, ну, может быть, для кучки друзей… Никогда не одобряла его политику. Здесь было так много дворянства, и все они отбирали у народа последнее, а он не сделал ничего, чтобы изменить положение вещей. Чтобы вернуть всё на свои места.

— А тебе хотелось бы, чтобы он изменился? А что именно ты желала поменять?

— Люди умирали, потому что у них не было доступа к самым элементарным лекарствам. Их выгоняли из собственных домов, ведь они не могли позволить себе платить арендную плату, непосильную, между прочим! Что уж говорить о фермерах, голодающих только потому, что они не могли позволить себе то, что сами же и выращивали, сами же и создавали! Пора было заметить это хоть кому-то! Вот мой кузен замечал — только вот не помогал справиться с этим. А потом нападение…

— Я не думала, что ты до такой степени заинтересована в политике…

— О, политикой можно интересоваться равно так же, как и модой, разве нет? Ведь они идут рука об руку — эти выступления, правильные слова, то, что делают такие люди, как ты…

— Увы, но политика — это совсем не то, что тебе кажется. Не то, что хотелось бы… То, чего я боюсь.

— Да, это так — и мне страшно, но если мы хотим помочь…

Я смотрела на наши отражения в зеркале. Мадлен провела расчёской по волосам, и я почувствовала странную дрожь её рук.

— Мне кажется, моя мать чувствовала точно то же… Относительно двора.

Мадлен улыбнулась.

— А какой она была?

— Идеальной, Мадлен… Идеальной. Всегда видела только самое хорошее в людях! Она говорила — люди ждут, что ты позволишь им просто бытьтхорошими. Просто дать им шанс… — да, она учила меня этому — и несколько лет назад я пыталась относиться к людям, как мама.

— Я слышала, при дворе она была просто легендарной! Королевская родственница, сбежавшая с женихом-торговцем… убедившая их в том, что они должны принять его — и это не возымело никаких последствий!

— Она могла уговорить кого-угодно, — и меня уговорила однажды. Сказала, что я ценна. Сказала, что я должна принять свою силу — и тогда другие будут любить меня за это, независимо от того, сомневаюсь ли сама. Для девяти лет это была прекрасная ложь, вот только рядом не оказалось никого, кто мог бы её хоть немного подтвердить… Или разбить.

— Я почти не помню свою маму, — вздохнула Мадлен. — Мне было четыре, когда она умерла — но, помню, от неё всегда пахло скипидаром, потому что она постоянно использовала краски. Не помню её картин — но всё равно её работы есть в нашей усадьбе, и её дух тоже есть — то, как она видела весь этот мир…

— Именно поэтому ты начала рисовать? Из-за матери?

— Ох, не знаю… — она на мгновение бросила на себя взгляд, а после потянулась за тонкой кистью, что лежала на столе. Почти машинально она закусила её кончик, провела по щетинкам пальцем, а после опустила в баночку с алой помадой. — Я не пыталась рисовать до той поры, пока пару лет назад не оказалась в деревне после первого приступа своей болезни. О, это было просто ужасно! Но в этом нашлось что-то успокаивающее. Так или иначе, знаешь, я будто бы что-то в себе раскрыла, почувствовала, что у меня с мамой во время работы появляется некая связь… Да и, к счастью, во мне что-то было, что дало достигнуть некого успеха. Так что, теперь я пахну скипидаром.