Ричард Бэккер - Великая Ордалия

Он открыл глаза…внутри уже открытых глаз… Щека его покоилась на жестком ковре из стоптанных трав, вокруг него и над ним буйствовали и метались тени — переступающий лес лошадиных ног… Люди сражаются с людьми? Да. Галеотские рыцари схлестнулись с облаченными в позолоченные доспехи койаури.

Менгедда?

О Господи! По сравнению с землей его ярость казалась такой пустой, такой бренной!

Он взирал вдоль стоптанных трав. Недвижимый, он увидел как юноша в тяжелых, старомодных доспехах рухнул с коня и упал — также как он. Его светло-русые волосы выбились из-под кольчужного капюшона. Юноша смотрел на него в ужасе и смятении и, вдруг потянувшись вперед, схватил Саубона за руку, сжав его огрубевшие пальцы, словно стеклянные гвозди, ибо они не чувствовали совершенно ничего…

Кошмарный момент узнавания, но слишком безумный, чтобы испугаться по-настоящему.

Это его собственное лицо! Его собственная рука сжимает его пальцы!

Он попытался вскрикнуть.

Ничего.

Попытался пошевелиться, хотя бы дёрнуться…

Абсолютная неподвижность объяла его. Он лишь чувствовал некую пустоту — и не только внешней стороной своей кожи, но и внутренней…казалось, словно там внутри распахнулась или вот-вот распахнется какая-то дверь.

И он понял это, так, как понимают все мертвецы — с абсолютной убеждённостью безвременья.

Ад…вздымающийся кипящим порывом. Воплощенные злоба и мука, жадно бормочущие в своём изголодавшемся ликовании…

Демоны, явившиеся, чтобы протащить его-внешнего сквозь его-внутреннего, вывернуть наизнанку, предоставив всякое его, способное чувствовать и ощущать место — опаляющему пламени и скрежещущим зубам…

Проклятие… ни смотря ни на что.

Неописуемый ужас.

Он попытался уцепиться за руку юноши своими мертвыми пальцами…удержаться…

Не надо! — хотел закричать он так громко, как только способен крикнуть мертвец. Но рёбра его были лишенной дыхания клеткой, а губы холодной землёй. — Не отпускай…

Прошу тебя ! — призывал он молодого себя, силясь поведать ему о всей своей жизни одним лишь взглядом своих мёртвых очей … — Глупец! Неблагодарный!

Не верь Ем…

Вспышка.

Столь яркая, столь ослепительная, что сперва она кажется лишь каким-то мерцанием на периферии зрения.

Образ Даглиаш на мгновение замер тенью, окружившей это сияние, а затем занавес стен сдуло в небытие, словно дым.

Поток воздуха вознесся до головокружительных высот.

Уши надолго затворились для любого звука.

Распространяющиеся во все стороны толчки сбросили тысячи душ с вершин и гребней, разорвали в клочья и разогнали облака, засверкавшие в небе раскрывающимся ирисом.

Миг невозможного света.

Всепроникающего, сияющего, золотого. Пронзающего пустоту, озаряющего контражуром взметнувшиеся столбы обломков и пыли, ибо сама гора, разорванная на части, разлетелась вверх и вовне. Дымные шлейфы, чёрные, окружённые сиянием, подобно щупальцам осьминога вздыбились, простерлись, охватывая опустевший купол небес. Охлаждающиеся края их выпятились вниз и наружу, закручиваясь и устремились долу, внутри же окутанных чадящими клубами высей разверзся сам Ад.

Распространяющееся кольцами и кругами всеуничтожение. Вихри пепла. Обуглившиеся склоны, усыпанные опрокинувшимися вовне дымящимися фигурами. Издающие хрип…части тел, беспалые руки, слепо шарящие вокруг. Пылающие адепты, кувыркаясь, падающие с небес.

А затем взвыли целые пространства и дали, забитые людьми и шранками. Ослепшие поднимали вверх лица, пузырящиеся чудовищными волдырями, зияющие пустыми глазницами на месте выжженных глаз. Обожженные стряхивали кожу с собственных рук, словно пытаясь освободиться от каких-то лохмотьев.

Запах дымящейся, подгоревшей ягнятины или жарящейся на костре свинины.

Рты, округлившиеся от жалобных криков.

Ишуаль уничтожена. Получены известия об отце. Учение полностью опровергнуто.

Всё это было опытом Познания, стоящим дороже любого другого.

Горный ветер и пронизывал Выжившего насквозь и скользил по его коже. Испещренной порезами. Рассеченной. Покрытой серповидными рубцами и сморщенной. Даже поверх шрамов на ней виднелись новые шрамы. Он мог бы использовать своё тело как карту или шифр, не будь его память столь абсолютной. Каждое безвыходное положение. Каждая жестокая схватка. Испытания были врезаны в саму его плоть наследием тысячи кратчайших путей. Принятых им бесчисленных решений.

Он стал иероглифом, живым указанием на вещи одновременно незримые и глубинные. Не имело значения насколько ярко светит солнце — тьма всё равно клубилась вокруг. Не имели значения дали и расстояния — исходящие слюной твари всё равно обступали его. Не имело значения умиротворенное щебетание птиц, и спокойное безмолвие высоких, поросших сосняком утёсов — кромсающие лезвия по-прежнему свистели в темноте, а где-то неподалёку острия клинков вспарывали воздух.

Разрезы и разрезы и разрезы и снова разрезы, разрезы и разрезы…

Он стал живым текстом. Единственным, что имело значение теперь, когда сгинула Ишуаль…

Выжившим.

Вместе с мальчиком они следовали за стариком и женщиной, вслушиваясь в краткие реплики, которыми обменивались эти двое. Лексические системы ширились. Грамматические конструкции изучались и пересматривались. Они сопоставляли тональности с выражениями лиц и теперь могли извлекать всё больше и больше значений из прежде почти что бессмысленных звуков.

Они поднимались по склонам, следуя петляющим тропам и с трудом продвигаясь в тени вздымающихся до неба скал.

По какой-то случайности, солнце во время их приближения выглянуло из-за горы над линией ледника так, что весь мир, казалось, засиял ослепительным светом. Они взбирались к огромным сверкающим равнинам, словно подвешенным прямо в воздухе и обращенным к ним своими искрящимися гранями.

Визжащие пузырящимся потоком изливались сквозь темноту . Выживший, вздрогнув, моргнул.

Мальчик заметил это.

Разрезы и разрезы и разрезы…

Не смотря на свою очевидную немощь, пара рожденных в миру едва останавливалась, чтобы передохнуть. Они карабкались вверх полные живости, рысцой бежали вместе с неослабевающим ветром — и так споро, что мальчику иногда приходилось напрягать все свои силы. Это было возможно благодаря тому веществу, понял Выживший, наркотику, что они слизывали с кончиков пальцев. Он придавал им дыхания в той же мере в каком обострял их ум и придавал ногам прыти.