Таисс Эринкайт - Рыцарь, куртизанка и алхимик [СИ]

*******

Они пришли на рассвете.

В тот мимолетный, хрупкий и звонкий, как тонкая льдинка, момент, когда на востоке из серого влажного марева вырывается первый, тускло-малиновый солнечный луч. Лиловое зарево только-только охватывало небо, земля еще куталась в полотнища тумана, стелящегося над травами, а по центральной улочке в грохоте подков и звоне сбруи вилась длинная стальная змея. В маленькую, забытую богами и людьми деревеньку вступал отряд храмовых рыцарей.

Проснувшиеся селяне выскакивали из домов в чем были и молча смотрели на пришельцев. Женщины благоразумно не высовывались. Хоть и воины храма, а все ж мужчины, не стоит лишний раз глаза мозолить…

Колонну вел уже немолодой рыцарь. Хмурое лицо, изборожденное глубокими, словно старые шрамы, морщинами, "украшали" вислые седые усы; длинные, все еще густые волосы собраны в хвост, холодные светло-серые глаза внимательно изучают окрестности, подмечая малейшие детали. Старый воин, не знающий ничего, кроме войны, накрепко сросшийся со своим оружием и доспехами. Следом за рыцарским конем, флегматичным битюгом каурой масти, трусил на небольшой лошадке северной породы пожилой монах со знаком Двуединого, приколотым к грязно-серой рясе. Узкое костистое лицо аскета было изжелта-бледным, стискивающие поводья сухие узловатые пальцы сильно дрожали, но на изможденном лице монаха блуждала улыбка. Предвкушающий огонек в водянисто-зеленоватых глазках не сулил окружающим ничего хорошего.

Вытащенный прямо из постели староста, наскоро проморгавшись, побежал встречать "дорогих гостей". Привычно гнущий спину холоп, он чуть ли не стелился по земле перед копытами коня предводителя отряда и что-то лепетал. Лицо старшего храмовника скривилось, как от кислого, воин терпеть не мог холуев. А вот монашек расцвел, как роза, заулыбался еще паскудней.

Рыцари сопровождения, подтянувшиеся следом за предводителем и монахом к центральной площади поселка, настороженно поглядывали по сторонам, изучая толпу молчаливых селян и готовясь ко всяким неожиданностям. Впрочем, поселяне выглядели довольно смирно, не проявляя особенной враждебности.

— Благословенны будьте, чада Господа Нашего, — неожиданно низкий и приятный голос монаха расколол настороженную тишину, висящую над поселком, вдребезги. В толпе зашевелились, зашушукались.

— С этого дня, — от хриплого басовитого рыка командора рыцарей начавшийся было шум стих, как по мановению волшебной палочки, — ваша деревня переходит под руку Святого Престола. Присягните на верность Грейсу и примите свет истинной веры.

Где-то в толпе раздался облегченный вздох, а потом старческий надтреснутый голос проскрипел:

— Ну наконец-то, повыбьют нечестивцев и колдунов, — толпа селян расступилась и говоривший старик заковылял на встречу рыцарям, опираясь на клюку. — Слава вам, воины!

— Не нам славу возноси, чадо, — мгновенно переключился на говорившего монах, немало не смутившись тем, что "чадо" старше "родителя" лет на двадцать, — а Господу Двуединому, коему мы служим.

Монах осенил толпу знаком чаши, кривобоко слез со спины всхрапнувшей лошадки и приготовился к проповеди. Рыцари из отряда немного расслабились, люди не проявляли агрессии. Наоборот, многие одобрительно кивали. В отдаленных уголках Аллирии были отнюдь не в восторге от государственной власти, постоянных поборов и всесилия магов, все чаще оглядываясь на северных соседей.

Властный женский голос, прокатившийся над площадью подобно грому, прервал начавшего проповедь монаха на полуслове:

— Что ж вы творите, люди?

Крестьяне и рыцари, как один, обернулись на голос. Сухенькая маленькая старушка, опирающаяся на резной светлый посох, гордо подняв седую голову шла сквозь расступающуюся толпу.

— Вы с ума посходили?! — Ликия, старая жрица Тиалиссы, обличающе указывала на монаха и храмовников. — Они же смерть принесли.

— Замолчи, старая ведьма! — неприятно взвизгнул монах, наступая на старушку с занесенной для удара рукой. В толпе зароптали — старую жрицу, вот уже сорок лет служащую при храме богини Любви и Ненависти, знала и уважала вся деревня. Монах опустил руку, что-то злобно буркнув. Жрица победно усмехнулась и заговорила, обращаясь в толпе растерянных людей:

— Они говорят о свете, но на их руках кровь! Скольких они убили, скольких лишили дома и крова? Богиня учит нас любить всех созданий, населяющих этот мир, но как можно любить убийцу? Как можно любить меч, убивающий наших сыновей? — спрашивала старая жрица у тех, кто еще вчера приходил в ее храм за утешением. Люди перешептывались между собой, но откликаться на явно звучащий в словах старой жрицы призыв не спешили.

— Молчи, Ликия, хватит с нас твоих бредней! — гончар Марко, брызгая слюной, заорал на вздрогнувшую женщину. — Твоя богиня никогда не обращала на нас внимания, да и ты тоже! Тебе никогда не было до нас дела!

Жрицу словно водой окатили, настолько растерянной и несчастной она выглядела. Совсем другим, тихим и каким-то надтреснутым голосом она произнесла:

— Марко, о чем ты? Я же всегда служила вам…

— Себе ты служила, ведьма проклятущая, — плюнул ей под ноги старик.

— Чадо господне, — вкрадчивым голосом спросил монах, вмешиваясь в безобразную склоку, — скажи, тут только одна ведьма?

— Да Маринка еще, — отмахнулся старый гончар, продолжая тяжелым взглядом буравить жрицу, — наша травница.

— Ульрих, — негромко позвал монах, довольно усмехаясь. Предводитель рыцарей подошел к нему и чуть склонил голову, обозначая поклон. — Найди мне эту… Марину.

*******

— Исса, быстрей! — травница судорожно собирала небольшую котомку, беспорядочно сбрасывая в нее какие-то вещи. — Доченька, в селе храмовники. Скоро они будут здесь. Уходи скорее, тебя не должны найти, — женщина закинула в сумку несколько склянок с зельями и теперь пыталась покомпактней разместить там сменную одежду девочки.

— Мама! — Исса подскочила с лавки, вцепилась обеими руками в материнскую юбку. В огромных глазах цвета весеннего неба плескалось непонимание и страх. — Куда уходить, зачем?

— Ты должна, быстрее! — не вдаваясь в подробности, женщина попыталась накинуть лямку сумки на плечи ребенка, но та вывернулась, отпрыгнула перепуганным зверенышем, а потом бросилась к матери, всем телом повисая на ней, вцепившись руками и ногами.

— Мама! — женщина тяжело вздохнула и попыталась взять себя в руки. Так дело не пойдет, они только теряют драгоценное время.

— Исса, слушай меня внимательно, — Марина отцепила от себя дочку и заговорила нарочито скучно и медленно, стараясь вселить в ребенка уверенность и спокойствие, которых сама не ощущала. — Ты должна выжить. Я обещала твоему отцу, что защищу тебя. Ты должна уходить, — размеренно втолковывала она дочери, незаметно подталкивая ту к задней двери дома.