Таисс Эринкайт - Рыцарь, куртизанка и алхимик [СИ]

— Мамочка, давай уйдем вместе, — за минуту выцветшие от нежно-голубого до серо-стального цвета глаза требовательно вглядывались в лицо женщины.

— Нет, Исса. Я должна остаться, — спокойно произнесла травница. — Это моя плата Богине. Пришло время…

— О чем ты?

— Я должна тебе кое-что рассказать, — вдруг решилась Марина. Крепко прижав девочку к себе, она заговорила. — Я не твоя настоящая мать.

— Что…

— Только не перебивай, — оборвала она начавшую было вырываться девочку. — У меня родился мертвый ребенок. И я попросила богиню дать мне еще один шанс… В ту же ночь какой-то мужчина пришел в мой дом и принес с собой крошечную новорожденную девочку. Тебя. Он был изранен, на него охотились, как на зверя, и он оставил тебя мне, чтобы ты выжила. Он очень любил тебя…

— Я не верю тебе! — отчаянно закричала Исса.

— Но это правда, — спокойно отозвалась женщина. — Не знаю, кем был твой отец, но он сказал, что твоя мать, твоя настоящая мать, принадлежит к народу сидхэ.

Девочка упрямо мотнула головой, отбрасывая падающую на глаза смоляную челку, и жестко, не по-детски упрямо заявила:

— Ты моя мама. Другой мне не надо.

— Я воспитала тебя, но где-то есть другая… Пообещай мне одну вещь…

— Какую?

— Никогда не ищи ее. Никогда, ты поняла? — Марина требовательно посмотрела на дочь. Это действительно было важно. Ее дочь не должна стать чудовищем, только не она.

— Да, мама, — девочка уловила ее беспокойство и подчинилась. Травница облегченно вздохнула.

— Теперь уходи. Найди своего отца, девочка, если только он жив, — она порывисто обняла девочку, на миг закрыв глаза, а затем оттолкнула ее. — Иди! И да, запомни, твое настоящее имя — Айшэ.

— Я не уйду! — тонкие детские пальцы судорожно вцепились в лямку дорожной сумы. Упрямство в душе девочки боролось с инстинктом, требовавшим уходить как можно скорее и как можно дальше. Растерянная, маленькая и беспомощная, он заплакала.

— Ты должна! На все воля Богини, дочка. Мне пришло время платить по счетам, тебе же — нет. Уходи, — если бы мать кричала, то Исса бы не ушла, забилась бы в угол испуганным зверенышем, но осталась. Но женщина говорила спокойно и тихо, констатируя факты, а не убеждая. И девочка послушалась.

Марина вытолкала дочку через заднюю дверь, подтолкнула в сторону леса. Плачущий ребенок, постоянно озираясь, побежал к деревьям и только тогда травница едва слышно прошептала:

— Да не оставит тебя Риэн, девочка моя.

*******

Исса плакала, свернувшись клубочком в корнях огромного старого дуба. Привычный мир маленького ребенка раскололся в одночасье, осыпался колкими и звонкими кусочками разноцветного стекла, обнажив жутковатую реальность. Мир рухнул. Она осталась.

Ей было уже почти одиннадцать, хоть она и выглядела младше. Она все еще смотрела на мир огромными, широко распахнутыми глазами ребенка лет шести. И только изредка в глубине антрацитовых зрачков мелькало что-то иное, словно сонно приподнимал голову спящий хищник. И именно он, этот странный не то инстинкт, не то голос ее порченой крови нашептывал ей: "Беги, скорее беги отсюда. Еще есть время…" Вот только она не слушала. Стискивала маленькие кулачки, мотала головой и плакала, но оставалась, не находя в себе силы уйти от родного села.

Чем-то куда более глубоким, чем разум, она понимала, что все то, что рассказала ей мать — чистая правда. И что где-то далеко, возможно, еще бьется сердце того, кто когда-то сначала дал, а потом и спас ее жизнь. Но сейчас это не имело ни малейшего значения. Сейчас где-то там, в оставленном поселке, — она очень четко знала это, хоть и не могла бы объяснить, откуда, — убивали ту, кого она всю жизнь считала матерью. Ту, что вырастила, воспитала, ту, что согревала своей любовью. И даже если не она, а какая-то безвестная сидхийка, дала ей жизнь, то разве это имеет хоть малейшее значение?

Девочка встала, решительным жестом утерла с лица слезы. Она твердо знала, что не оставит маму в беде.

3

Максимилиан привычным, до автоматизма отработанным движением взвел тетиву арбалета. Короткий тяжелый болт уютно скользнул в лонце, тугая тетива едва ощутимо завибрировала под пальцами, словно прося отпустить ее в короткий, но такой сладостно-смертоносный полет. Макс прищурился, намечая цель. Стоящий чуть справа высоченный детинушка, по всей видимости, местный кузнец, был уж очень подозрителен стрелку — он грозно сжимал кулачищи размером с пивную кружку и недобро косил взглядом на воинов оцепления, но пока молчал. Ему же лучше. Приказ был ясен и прост: при малейших признаках агрессии бить на поражение.

— Да свершится правосудие во имя Божие, — громкий голос отца Фернана низкой вибрацией прокатился вдоль позвоночника. Человеческая толпа вздрогнула и колыхнулась вперед, словно повинуясь колдовской власти этого голоса. Максимилиан одернул сам себя — не стоило допускать крамолы даже в мыслях. Негоже рыцарю Церкви думать дурное о ее же монахах, даже если и существует некое напряжение в отношениях между ними.

Макс кожей ощутил движение за спиной. Очень хотелось обернуться, но молодой воин не позволил себе. Да и не было нужды, он и так отлично знал, что сейчас происходит там, под прикрытием арбалетов и мечей его собратьев-рыцарей и его самого. Маленький уютный алтарь языческой богини, выпестованный местной жрицей, украшенный цветами и вьющимися плетями какого-то ползучего растения сейчас стремительно превращался в погребальный костер для двух еще живых женщин. Последователи Двуединого, в особенности служители Его, никогда не церемонились с ведьмами.

Стрелок цепко оглядывал стоящих за оцеплением крестьян. Сейчас эти люди как никогда напоминали Максу каких-то зверей, от чего воин внутренне морщился от отвращения. Воспитанный в строгих рамках орденского устава, Максимилиан не понимал, как можно наслаждаться страданиями собственных сородичей. Для него, кто не раз и не два убивал по приказу, за убеждения и веру, это всегда было работой, средством на пути к великой цели, но никогда — удовольствием. И теперь он искренне не понимал, почему стоящие перед ним люди смотрят на разворачивающееся действо как на выступление бродячего балагана.

Колдуньи молчали. Периодически до чуткого слуха стрелка доносились отрывистые команды командора рыцарей, который явно был недоволен тем, что ему приходиться исполнять работу палача, и приятный баритон отца Фернана, который что-то втолковывал женщинам. Видимо, напутствовал в мир иной. Хотя, возможно, и просто глумился, чему Максимилиан бы даже не удивился. Святой отец был на редкость неприятным типом и Макс откровенно не понимал, как такой мелочный, гадкий человечишка может быть пастырем и проводником для сотен душ к свету истинной веры. Будь отец Фернан орденским священником, его бы, пожалуй, определили куда-то на кухню, от греха подальше.