Стивен Тьмы - Кузница Тьмы

- Сир?

- Не знаю что делать, - признался Крил. - Лорд Джаэн приказал возвращаться в Дом Энес. Он боится за домохозяйство. Если тот ездок был разведчиком, значит, изменники где-то впереди, они могли уже напасть на имение - если вообще планировали. Но я не вижу впереди пыли, а дыма от горящего дома мы еще не можем видеть, слишком далеко.

Она молчала, глядя на него. Рука сжала рог седла.

- Они не станут атаковать свадебную процессию, - сказал Крил.

- Нужно следить за дорогой, сир. Изучать следы. Одинокий ездок или много всадников? Куда едут? Трудность в том, сир, что есть тропы в лесу, ведущие параллельно дороге.

- Ваше предложение, сержант?

- Мы можем оказаться у Дома Энес пред закатом, сир.

- Они не станут атаковать свадебную процессию, - повторил Крил. - Отрицателей - да, вы видели доказательства. - Однако он колебался. Лорд Джаэн повысил его, дал отряд, и приказы были ясны. Вернуться в Дом Энес. Поднять весь гарнизон клинков. Готовиться к нападению. "Бездна подлая, одинокий всадник на дороге - и всё стало неясным!"

- Я сказала, сир, что он лукавит. Всё не так. Всё.

- Побили его несколько дней назад…

- Скорее неделю, сир, или две. Это не отеки, а убитые нервы.

Крил заерзал, ненавидя себя за нерешительность. У лорда Джаэна в поезде всего восемь клинков. - Не знаю что делать, - сказал он снова.

Женщина нахмурилась. - Сир, у вас приказы. Лорд Джаэн едет в собрание благородных.

- И никто не посмеет атаковать свадебную процессию.

- Если не потерял разум. Сир, дело в том ездоке…

- Нужно нагнать его и допросить еще?

- Если позволите, я сделаю это с двумя клинками. Понадобится, получу ответы острием ножа. Почему он едет на юг? Вот ключ ко всему. Бессмыслица.

- Возьмите двух самых сильных и не теряйте времени, - приказал Крил. - Мы поедем вперед, вы догоните - или пошлете одного гонца ко мне, а второго к лорду Джаэну, если потребуется. Нет, возьмите четверых.

- Да, сир. Мы не задержимся.

- Если он невинен, мне его заранее жаль.

- Если он невинен, - отозвалась Агелас, - полоса неудач не скоро его покинет.

Они вернулись к отряду. Крил проследил, как она отбирает клинков. Пятерка ускакала галопом. С ним остался капрал Риз, круглолицый ветеран с едким чувством юмора. Но сегодня на лице не было веселья.

- Капрал Риз, приказываю ехать рядом со мной.

- Послать разведку, сир?

- Да. Но теперь мы едем без остановок.

- Понятно, сир. Не беспокойтесь за сержанта, сир, она разговорит ублюдка.

- Надеюсь.

- Агелас знакома с пыткой не понаслышке, сир.

- Неужели?

Риз торжественно кивнул. - Однажды ночью я напился и надавил на нее. Рассказала историю всей жизни, сир. Но она выжила. И ума не лишилась. Почти.

Крил метнул капралу взгляд. - Кровавый сегодня день, капрал. Не думаю, что вы добьетесь от меня веселого смеха.

- Я и не думал шутить, сир.

Крил не стал продолжать.

Они скакали, слыша грохот копыт сзади.

После найденных около хижин трупов и встречи с солдатами в лесном лагере Кедаспелу преследовали неудачи. Мул угодил копытом в глубокую нору и начисто сломал ногу. Художник скатился со спины животного, неловко приземлившись на ящик с красками, и тут же получил солидный пинок от вопящего, дергающегося зверя. Бедро распухло, он едва мог двигаться.

Он подумал было пойти назад, к солдатам - но до них было полдня пути, если считать, что они не переместились в другое место. Волнение усилилось, когда он вспомнил, что выбился из времени и может опоздать к процессии Дома Энес. Отец и сестра хотели приехать в новое имение Андариста за два дня до церемонии. Даже захромавший и нагруженный, он может успеть к свадьбе. Лучшее, на что еще можно надеяться.

Он перерезал мулу горло. Работа оказалась неприятной и трудной, Кедаспела весь забрызгался кровью, его тошнило. Оглядев грязные руки и грязную одежду, он подумал, будто подхватил проклятие стоянки отрицателей и кровь отныне повсюду следует за ним, вольно пересекшим тропу мертвых и умирающих. Тот ребенок повенчал его с убийствами, превратив из Тисте в зверя, в дикаря, колченогого и жалкого, и всё вокруг осквернено, всё испорчено.

Он хромал под полуденным солнцем, лямки натирали плечи, насекомые кусались сквозь пот - с такой ношей он не мог их отгонять, вынужденный терпеть гнусное неистовство.

Искусство пасует перед реальностью. Каждый раз и всегда ему не удается собрать эссенцию опыта. Работа способна выразить лишь мельчайшие намеки на реальное и насущное: дискомфорт касаний, приливы головокружения, вонь усилий и тряское беспокойство встревоженного разума. Он грубо топчет истины происходящего и слепо бредет сквозь леса лжи, выговариваемой каждому мимолетному мгновению, каждому вечному моменту.

Теперь он видит, что ничто не имеет ни начала, ни конца. Мгновения являются слитной процессией и остаются позади, в тусклой дымке. Цвета смываются в миг потери остроты зрящего глаза или грубо костенеют, подобно бесчувственным вещам. Ныне он видит на концах исцарапанных ноющих рук кисти - одна рисует творение, другая стирает: этими двумя мерами он и жив, и весь смысл жизни - доказывать, что он "здесь", в этом "сейчас" - но едва кисти рук замрут в вечной неподвижности, все претензии его испарятся.

После невозвратного ухода будут ходить по залам меж его картин, будут ходить, словно они из плоти и крови, жара и костей, будут мыслить и не мыслить - а по сторонам побегут окна в уплощенные миры уменьшенных жизней, все достижения Кедаспелы. И гуляющие станут пронзать острыми ногтями его фальшивые мирки, находя за ними лишь штукатурку и камень.

"Я всегда был лжецом. Ничего не изменить - и это первая ложь, которую я сказал себе сам. Давным-давно. Другие ее приняли, благодаря моему таланту, и позволили жить лжи. Сладкие друзья, как великодушно - я обманул вас - и если мое презрение хватает ваши тени за пятки… Ну, не сюрприз. Мне ли идти впереди?

Дайте мне ложь, и я ее приму.

А потом верну назад. В вибрирующих, неотмирных красках - божественный глагол, но греховные уста. И буду жадно ждать восхищения. Вот чем я питаюсь. Дайте мне это, чтобы жила ложь. Чтобы жил я".

Свои честные мысли он придержит для себя, в себе. Правда в том, что если художники прежде всего лжецы, то во вторую очередь они - трусы.

Однажды он напишет красоту. Пленит ее сущность и, достигнув вершины таланта, сможет сомкнуть глаза и поплыть в смерть. Покончив с собой и с миром. У мира больше нечего брать.

"Но до тех пор я буду рисовать кровью".

Впереди тропа расширялась; за густыми кустами и вывороченными пнями виднелась насыпь приречной дороги.

"Оставляю позади дикость со всеми ее опасностями голой правды и равнодушной смерти. Ступаю в цивилизацию, к ограненным камням и мертвому дереву, обожженным на солнце кускам глины и улицам, полным пугливых мгновений, которые мы смело называем жителями городов". Будь у него свободна рука, пальцы задвигались бы, рисуя эту сцены во всей случайной прелести, заново воссоздавая старые пути.