Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Афооооня! Аааась, Афооня! — заорал он.

Стон дверных петель ответил в такт его скрипучему голосу. Стрельчатая дубовая дверь отворилась, и в комнату зашел дюжий детина в кольчуге, с булавой на поясе.

— Очнулси, пёс степной. Зови воеводу!

Кивнув сивой головой, здоровяк вышел. Когда дверь снова распахнулась, на пороге показался другой ратник — намного старше первого и в дорогом доспехе. Красные сыромятные ремешки пронизывали убористой прострочкой его полированный панцирь из сотен пластин, а на латных наплечниках и наручнях переплетались золотые травленые узоры. Между яркой каймой поддоспешной рубахи и створчатыми поножами празднично пылали полоски малинового сукна его свободных шаровар.

— Вот, Дмитр, батюшка, очнулся, черт. Как велели, не дал псу сгинуть, — учтиво сказал старик.

Недвусмысленным жестом дворский воевода велел ему выйти, и Чурило, опираясь на сучковатый осиновый посох, медленно уковылял прочь.

— Это ему ты жизнью обязан, царевич! С полседьмицы [37] Седьмица — неделя. от тебя ни на шаг, выхаживал, — обратился он к Белту на чистом кархарнском даже без малейшего акцента. Язык врага он знал, как свой родной.

Соратник князя был в самом расцвете сил. Каждое движение его выражало напор и стремительность, которые он всегда демонстрировал на поле боя. Слава о ратных победах воеводы гремела так, что в народе о нем даже сложили былины. Несокрушимый витязь, голыми руками задушивший степное чудище — устрашающего Волкозмия.

«Слышь, кто это рядом с князем-то едет?» — бывало, переговаривались посадские люди в толпе, когда Невер показывался в городе в сопровождении своей свиты по случаю какого-нибудь праздника или богослужения.

«Как кто? Дмитр это, воевода дворский. Кто же еще то?»

«Иди ты, какой же это Дмитр? Дмитр — ростом с вежу, а в плечах — сажень косая. Аль не слыхивал ты, что он один, без топора просеки валил, когда еще юнцом был. Да кархарнов сотнями в одиночку клал. А этот — глянь на него — этот только и горазд, что приказы раздавать, небось».

В жизни Дмитрий и вправду больше смахивал на тиуна [38] Тиун — княжеский и боярский управляющий, должностное лицо княжеского аппарата на Руси. в богатой броне, чем на могучего витязя. Невысокий, но крепко сбитый, он выделялся из толпы разве что своими дорогими одеждами. С каждым годом его ранние залысины поднимались все выше, медленно подступая к макушке; борода же, напротив, на контрасте становилась гуще и курчавее.

Дмитрий уже давно был не просто дворским воеводой, а одним из столпов славного Сеяжского княжества. Поступив на службу к князю еще девятилетним мальчишкой, он прошел долгий и тернистый путь от простого отрока до, по сути, второго человека в государстве. Из всех советников, тиунов, воевод, посадников его одного Невер считал своим закадычным другом. Лишь он мог открыто сказать князю то, за что другие рисковали попасть в поруб или вовсе лишиться головы, — самую колючую правду.

— Я должен быть благодарен? Что есть для воина его жизнь? Что она против победы и чести? — отвечал Белту на своем гортанном языке. — Лучше лишите меня жизни сейчас! Ибо если мои раны затянутся, моя сабля снесет ваши головы, а города поглотят огонь и тучи кархарнских стрел!

Царевич приподнялся на локте, но тут же рухнул назад на перину. Его мертвенно бледное лицо исказилось гримасой боли.

— Но пока что наши буйны головы на месте, а города стоят и процветают, — ответил Дмитрий, ехидно щурясь. — Пока что ты — наш дорогой гость. Так милости просим испытать наше радушие. Будут тебе и хлеб, и соль, и раны твои поврачуем. А там видно будет, что далее…Ты во дворце великого князя сеяжского — Невера Ростиславича, — сообщил он, предвидя скорый вопрос, — у его лучшего лекаря. Кстати, братец твой и батюшка знают, что ты у нас загостился. Ждут тебя, кровинушку.

Царевич был еще очень слаб, и затуманенный рассудок играл с ним злые шутки: голоса отдавались многократным эхом, все расплывалось и дрожало перед глазами. Однако ему хватило сил осознать свое положение — знатный заложник, поплатившийся за свою собственную глупость и нетерпение, приведший своих людей на верную смерть и сам угодивший в лапы к врагу.

— И ты думаешь, это остановит Великого Каана? Небо неумолимо — оно дает жизнь и забирает. Отец окропит горючими слезами мой курган. Но не поставит жизнь сына выше интересов Орды.

— Уверен? А почему же войска твоего брата Герреде уже дня три стоят у Кречетовой дороги и не помышляют на стольный град идти? Почему послов своих уже дважды к Солнечным вратам твои сородичи посылали? Ай-ай-ай, как же ты про своего батюшку думаешь, недооценил любовь ты его безмерную. Он ведь, как мы ему твой оберег да косичку прислали, сам не свой, извелся весь…

На скуластых щеках степняка занялся еле заметный румянец гнева. Губы его сомкнулись, и все лицо заходило желваками. Впервые он, бесстрашный Белту, от одного имени которого содрогались целые народы, был опозорен врагом. Привыкший сам побеждать, убивать людей и уводить в полон, выжигать города и деревни, он лежал полуживой, с отрезанной косой, не в силах прикончить даже самого себя. Ярость захлестнула его с головой, унеся все слова и мысли.

— Ну ладно тебе, не изводись ты понапрасну! Плохого тебе не сделаем, ежели батюшка твой, конечно, каверзы какой не выкинет. Он ведь обещал уже завтра двинуться в путь, отойти со всем своим войском за Буллях широкий. Ну а там и тебя отпустим с миром, да еще и поминки богатые пришлем, — продолжал Дмитрий издевательски дружелюбным тоном.

— И что затем? — взревел царевич. — Думаешь, Орда оставит эту дерзость безнаказанной? Как только я вернусь домой, Каан соберет войска всех десяти улусов и двинется на ваш Сеяжск. У вас был шанс покориться и сохранить свои жалкие жизни. Теперь от вашего княжества не останется и обугленной головешки, глупец! Забыл, как вы были под нашей пятой, как склонили головы перед нашей мощью? Лучше убей меня сейчас, воевода, и дело с концом! Тебя ведь тоже скоро Небо заберет — там и сочтемся!

— Может, ты и дело молвишь. Немало Орда у нас крови выпила за два века, как тут забудешь? Да только ты сам кое о чем запамятовал: как сбросили мы иго ваше поганое, как до Усоира смрадного наши дружины докатились, и уже вы от нас поминками откупались! Вы поодиночке нас сдюжили, когда лилась на Сеяже кровь братская, когда князь на князя войной шел. А как только Сеяжск да Гривноград меж собой сговорились и одним войском выступили — тут и опрокинули мы вас. Да и не так нынче сильна Орда Черная, как встарь. Нынче все наоборот: теперь вы меж собой грызетесь, улус с улусом воюет. И вовек Тюхтяю всех улус-каанов в поход не поднять. А вот мы готовы одним кулаком ударить. Как бы ни пытались нас с Гривноградом рассорить, не выйдет, шиш вам на постном масле!