Даринда Джонс - Проклятие десятой могилы

Рейес с трудом сдержал улыбку.

— Он с ней. Учреждение, где находится миссис Аллен, допускает постояльцев с животными.

— Слава богу!

Я упала на стул и уперлась подбородком в спинку. Рейес прав. Многое изменилось. Включая и состояние моей чашки. Я поднялась и пошла в сторону мистера Кофе.

— Сделаю еще. Так что, если хочешь после душа добавки, все будет готово.

Глядя в свою чашку, Рейес пожал широким плечом. Вторым он прижимался к проему в стене, ведущему в кухню, достойную лучшего в мире шеф-повара. Босые ноги были скрещены. Я пошла медленнее, запоминая каждую деталь этого зрелища.

— Не уверен, что хочу сегодня принимать душ, — сказал Рейес.

— Это еще почему?

На красивых губах заиграла ухмылка, от которой испарялись трусы, и которая легко могла посоперничать с воскресным грехом.

— Твоя бабушка Лиллиан… до сих пор подглядывает.

Я так и застыла на полушаге, осознав наконец весь смысл словосочетания «парализовало от стыда».

Еле слышно усмехнувшись, Рейес поставил чашку и пошел в ванную.

— Бабуля Лил! — тут же заорала я, призывая родственницу.

Бабушка Лиллиан умерла в шестидесятых и уже тогда была пожилой женщиной, но это нисколько не мешало ей наслаждаться всеми радостями поколения хиппи вкупе с цветастыми платьями и бусами братской любви. Мне всегда казалось, что в таком возрасте лучше воздержаться от дозы кислоты, но…

— Сладкая тыковка! — поздоровалась бабуля Лил, но ее голос был таким же пустым, как рот без вставной челюсти.

Бабушка Лил даже не смотрела на меня. Ее взгляд сразу же стал блуждать в поисках сына самого зла и мигом прилип к нему, как лазерная боеголовка. Проходя мимо, Рейес подмигнул ей. Клянусь, я думала, она растает в разноцветную лужу не отходя от кассы.

— Бабуля Лил! — укоризненно зашипела я. — Мне казалось, что мой муж не до такой степени тебе нравится!

— Ох, тыковка! Я ж его голым видела. Что там может не понравиться?

Бабушка Лиллиан поиграла бровями, а у меня самым обалдевшим образом отвисла челюсть. Обалдела я потому, что впервые в жизни мне нечего было сказать. На ум не пришло ни одного саркастичного ответа, ни единого остроумного комментария. Потому что она была права на все сто, а по смыслу ее слова не могли поспорить даже с проливным дождем в иссушенной пустыне.

Я опять глянула на мужа. Обласкала взглядом спину, где под кожей от каждого шага перекатывались мышцы. Квартира стала намного больше, так что и идти до ванной надо было дольше. Больше шагов — больше перекатываний.

Что-то перекатывалось волнами и внутри меня. Какая-то смутная тревога. Столько всего изменилось! А я никак не могла приспособиться. И это подводит меня к третьей, но далеко не последней причине моего уныния.

Мой муж не прикасался ко мне уже много дней. Точнее — с самого возвращения. Обычно его от меня не оторвать, а сейчас он уже неделю избегает всяческих намеков на интим. И это была очень долгая, полная одиночества неделя, которая стала еще более одинокой, когда я совершенно случайно наткнулась на чек, выписанный на адрес Техасской службы опеки детей.

Рейес платил алименты. А значит, у него есть еще один ребенок.

Я закрыла глаза и в тысячный раз за последние дни попыталась понять, знаю ли вообще того, за кого вышла замуж.

Рейес уже собирался исчезнуть в ванной, чтобы повидаться с Джорджем (то бишь с душем), как вдруг дверь в квартиру распахнулась и стукнулась о стену. Клянусь, я подскочила до нового семиметрового потолка. По крайней мере чувствовала себя именно так.

Ни капельки не встревожившись, Рейес остановился и посмотрел на Куки, богиню тридцати с чем-то лет с короткими черными волосами и очень странной манерой подбирать аксессуары, и ее красавицу-дочь Эмбер — высокую стройную барышню тринадцати лет, которой можно дать все семьдесят. Волосы у Эмбер темные, брови вразлет, а сама она изящная, как лань. В общем, эти двое чуть не наступали друг другу на пятки, пока ломились к нам домой. Судя по сексуальной кривоватой ухмылочке, Рейесу наблюдать за этой давкой было весело.

А у меня сердце куда-то выскочило, и я никак не могла его найти. Даже глянула на потолок. Сердец там никаких не было, зато на пересечении трех металлических балок, болтая ногами, сидел блондинистый мальчишка. Торчал он там с тех самых пор, как неделю назад я вернулась, и еще ни разу со мной не заговорил. Да и вообще ни с кем. Интересно, он всегда там был, а мы его просто не видели из-за техэтажа с кладовками? А вдруг он там умер? Насколько мне известно, во время ремонта никто никаких трупов не находил, но это вовсе не значит, что мальчика не могли там убить, а тело выбросить где-нибудь в другом месте.

Наконец Куки с Эмбер оказались передо мной. Выражение лица у Эмбер источало сплошное волнение и интригу, а у Куки — один сплошной ужас, но это нормальное утреннее выражение лица подруги, пока в нее не вольется доза ракетного топлива. Перестав глазеть на мальчишку, я уставилась на гостей, которые вдруг одновременно затараторили наперебой. Понять, кто говорит в каждый конкретный момент, было просто-напросто невозможно.

Куки начала с фразы «Ты должна кое-что увидеть». Тут же подключилась Эмбер со словами «Оно везде». И началось:

— Ты не поверишь…

— По-моему, надо срочно…

— Просмотров немеряно…

— Просто дикость какая-то…

— Ты…

— Тебя…

— Станешь знаменитой!

— Разоблачат.

— Это так круто!

— Это просто ужасно!

В конце концов я не выдержала и аккуратненько ладонями прикрыла обеим рты. Обе мигом замолкли, но Куки все-таки прошамкала:

— Ладно. Пусть Эмбер расскажет.

Удовлетворившись результатом, я опустила руки. Эмбер хихикнула, украдкой покосилась на возвращающееся к нам великолепие и сунула мне под нос свой сотовый:

— Лучше тебе самой все увидеть.

Забирая телефон, я успела обнять Эмбер. Она чмокнула меня в щеку и на добрых пять секунд стиснула длинными тонкими руками. Так она делала постоянно с того самого дня, как я вернулась. Поехать в Нью-Йорк Эмбер не разрешили, а значит, не разрешили и нянчиться с моей жалкой задницей. Или пытаться вбить в мои амнезийные мозги хоть каплю здравого смысла. Это уже кому как нравится думать. В тот самый момент, когда мы сошли с эскалатора у выдачи багажа, Эмбер пронеслась мимо собственной матери и повисла у меня на шее. Само собой, мы грохнулись на пол.

С мамой она не виделась целый месяц, зато они каждый день разговаривали. А со мной у Эмбер целый месяц не было вообще никакой связи. Так что объятия у эскалатора были доказательством того, что я ей нравлюсь. А слезы на глазах — доказательством того, что я ей очень нравлюсь. И это классно. Потому что мне Эмбер тоже очень нравится.