Стас Бородин - Звезды и стрелы

— Ты слишком глуп и упрям, tintin, чтобы попытаться тебя подкупить, — колдун хмыкнул. — С твоим приятелем Шеймусом было бы куда проще…

На тряпице посреди стола лежало не золото, а уродливая кукла из черного воска.

Волна панического ужаса захлестнула меня в одно мгновение. Я чувствовал зло, идущее от этой куклы. Я чувствовал холодное дыхание пустоты, которое в тысячу крат страшнее смерти!

— Делать из тебя zonbi нет смысла, — бокор пожал плечами. — Поэтому, я взял немного твоей крови и твоих волос…

Выдернув из лацкана пиджака длинную иглу, колдун с размаха воткнул ее кукле в руку.

Я не закричал. Боль была такая ослепляющая, что я молча рухнул на пол, и тихонько заскулил, зажимая руку между колен.

Бокор медленно провернул иглу и осторожно выдернул ее из воска.

Задыхаясь, и обливаясь слезами, я встал на колени, все еще не в силах поверить, что боль ушла.

— Это еще ерунда, tintin, ты себе не представляешь, что будет, если я воткну иглу в туловище или в голову, — желтые зубы колдуна заблестели в свете масляной лампы в самодовольной ухмылке. — Моли же своих богов, чтобы тебе никогда не довелось этого узнать!

Поднявшись с пола, я рухнул на стул, все еще сжимая гудящую руку между колен.

— Ты будешь послушной собачонкой, tintin, — бокор заурчал как сытый кот, разглядывая меня как свою собственность. — Я буду бросать тебе палку, а ты будешь приносить ее назад в зубах!

Не в силах отвести взгляд от блестящей иглы в руке колдуна, я застонал.

— И чего же вы от меня хотите?

Мистер Смит нежно погладил куклу кончиками пальцев.

— Послушания, — его голос стал мягким как бархат. — Я хочу, чтобы ты позабыл о том, кто ты и кем ты был. Я хочу, чтобы ты помнил только о приказах своего хозяина, о том, как их выполнить, и о наказании, которое тебя ждет, если ты ослушаешься.

Колдун ласково улыбнулся.

— Ты же очень непослушный, tintin, — игла поднялась над куклой. — Но я готов заняться твоим воспитанием.

Игла пронзила голову куклы насквозь, и я в тот же миг погрузился в такие пучины боли, о существовании которых не было известно никому из простых смертных.

На этот раз пробуждение было особенно мучительным. Все тело болело и саднило так, будто бы меня проволокли несколько миль по прериям, привязанным лассо к дикому мустангу.

Пульсирующая боль в голове и шум в ушах мешали думать, а идиотское хихиканье Кайзера было хуже самой изощренной пытки.

Я с трудом разлепил глаза, и уставился на огромного немца, сидящего рядом со мной на грязном полу, который, позабыв обо всем на свете, увлеченно разглядывал иллюстрированный журнал.

— «Макс и Мориц», — пробормотал я, глядя на обложку, на которой были изображены два ухмыляющихся подростка. — Автор Вильхельм Буш, отпечатано в Мюнхене.

Верзила захихикал, послюнил палец и, не обращая на меня ни малейшего внимания, перевернул страницу.

Поморщившись, я оперся на локти, и слегка приподнялся.

— Прежде ты говорил на латыни и декламировал стихи, — я уставился на пустую оболочку, оставшуюся от жуткого бойца Кайзера. — А теперь пускаешь слюни над детской книжкой…

Немец громко шмыгнул носом и тупо уставился на меня.

— Не повезло тебе, — мне даже на мгновенье стало жаль верзилу. — Оставаться бы тебе в могиле…

Откуда-то сзади послышался смешок.

— Могила, это роскошь, которую в наше время не многие могут себе позволить, — генерал Форрест переступил через меня, и с нежностью потрепал умертвие по щеке. — А ты вставай, господин скаут, нечего тут рассиживаться!

Острый носок начищенного до зеркального блеска сапога больно ткнулся мне в ребра.

— Тебя ждут друзья и наш любезный доктор Менгер, — генерал ухмыльнулся. — Им всем не терпится поскорей заключить тебя в объятия!

Ноги у меня подкашивались и заплетались, однако я без посторонней помощи вскарабкался по бесконечным раскачивающимся лестницам, спеша поскорее покинуть это затхлое царство страха и смерти.

В лицо ударил горячий ветер, а с небес нещадно жарило полуденное солнце. Ухватившись за раскаленные поручни, я повис над фальшбортом, с наслаждением глядя на проплывающие мимо холмы, покрытые колышущимся морем трав, и на кувыркающихся в лазурной вышине диких голубей.

Все произошедшее казалось мне страшным сном, от которого я, наконец, сумел пробудиться.

— Джонни! — Сет Кипман подставил мне плечо, и встревожено заглянул в глаза. — Выглядишь ты паршиво, будто бы только что с того света вернулся!

— Может и так, — я попытался улыбнуться.

— Отведу-ка я тебя в лазарет, — траппер нахмурился. — Доктор Менгер быстро поставит тебя на ноги! Он, говорят, лечил даже самого мистера Линкольна!

Снующие по палубе матросы поглядывали на нас с любопытством, не выказывая никакой враждебности.

Высоко над головой из закопченной трубы валил черный дым, на стройных мачтах развевались разноцветные флажки, а под подрагивающей палубой мерно гудели паровые двигатели.

Мы прошли мимо огромной бронированной башни, с торчащими наружу жерлами семидесятифунтовок Армстронга, поднялись на ют, и постучали в железную дверь, испещренную рядами заклепок.

— Господин Кифман! — высунувшийся наружу мужчина говорил с легким акцентом. — Заходите скорее, я хочу осмотреть вашего товарища немедленно!

Доктор Менгер был невысок и худощав. Лицо у него было морщинистое и бледное, как у человека, который редко выходит из дома на улицу.

— Ну-ка, молодой человек, присаживайтесь на кушетку, и снимайте поскорее рубаху, — доктор улыбнулся. — Не бойтесь, больно не будет!

Я только хмыкнул в ответ, осматриваясь по сторонам. Болью меня теперь трудно было напугать.

В отличие от темной каморки бокора, находившейся в самом чреве корабля, лазарет был хорошо освещен. Свет проникал в каюту через круглые иллюминаторы, запиравшиеся при необходимости откинутыми вниз бронированными ставнями.

Пол и стены были выкрашены белой матовой краской, вытертой ногами больных возле входа в каюту и рядом с лежанкой.

На дальней стене висела карта мира, а чуть поодаль высились застекленные шкафы из красного дерева, забитые книгами, и массивный стол, заваленный бумагами.

Левая часть каюты, судя по всему, служила доктору кабинетом. Возле мягкого кресла, стоящего в углу, притулился маленький столик, заставленный початыми пузатыми бутылками, а из-за подлокотника, обитого замызганным плюшем, выглядывал гриф виолончели.

В правой части каюты, мебели не было. Я уселся на одинокую металлическую кушетку, и с любопытством принялся разглядывать шкафы из толстого голубоватого стекла, заставленные разноцветными склянками в проволочных креплениях.

Шкафы возвышались до самого потолка, сквозь который наружу уходили прикрепленные к ним металлические трубы.