Кира Соловьёва - Одиночество на земле

Прошло больше получаса, прежде чем коридор расширился, потолок оброс сводами, а в плитах пола показался железный люк. Эстеларго открыл его, свесился вниз и позвал:

— Брат! Ты там?

Тишина. Ругнувшись, инкуб зажег на пальцах синее пламя. Затем спрыгнул, ловко приземлившись на мягкую, теплую поверхность. Размеренно дыша, она заворочалась, и перед носом Эстеларго возникли серебряные глаза. Демон, похожий на лиса и дракона одновременно, белый и осторожный, а главное — огромный, обдал гостя своим горячим дыханием. В тот же миг загорелись свечи в глиняных плошках. Они висели в воздухе, словно на ниточках кукловода. И не таяли. Никогда.

Инкуб улыбнулся, разглядев старшего брата. Тот спал, накрытый хвостом питомца. Бледный, измотанный, но красивый. Эстеларго про себя отметил, что усталость ему к лицу.

Брата Эстель не почувствовал. Долгое пребывание в живом мире притупило его способности. Но чужой взгляд лекаря беспокоил — он перевернулся на другой бок и свернулся в клубок, спрятавшись под шерстью демона-шэа.

Эстеларго не хотел его будить. Поразмыслив, сел под стеной, вытащил из сумки пергамент и развернул его. Стал водить пальцем по острым линиям диаграммы — схематическая фиалка, восемь зубцов-ножей, звездные искорки и символы вдоль краев. «Вызов», «удержание», «глушь», «контроль»… Смертный, носивший с собой этот предмет, теперь болтался на дереве. Подвешенный за ноги, погибший от кровоизлияния в мозг. Инкубу нравилась эта разновидность смерти.

Разбираясь в деталях вот уже второй день, он по-прежнему не понимал, какого шэльрэ хотел призвать человек. Под описания подходили трое, но все они имели нюансы, не указанные в диаграмме. Однако если бы она не работала, не ощущалась бы сила. А она билась звонким ключом в гранях, перекликалась со всех сторон рисунка. Использовать ее Эстеларго не мог. К большому своему сожалению.

Спустя еще час, услышав, как ворочается Эстель, он спрятал пергамент обратно в сумку. Старший брат зевнул, вылез из-под хвоста и погладил шэа. Демон заворчал, открыл пасть и высунул язык.

— Почему ты здесь, Эстеларго? — спросил инкуб.

— Пришел узнать, как ты, — отозвался его младший брат.

— Устал. Но в целом нормально. Уже пора?

— Нет. У тебя еще есть время. Господин Амо говорил, что вернуться следует на рассвете. А там ночь.

Эстель с облегчением выдохнул.

— Я не готов.

— Хочешь, я тебя заменю? — обеспокоенно предложил Эстеларго.

— Было бы неплохо, — честно сказал старший брат. — Но господин Амо настаивал, чтобы им показывался именно я. Не знаю, чем обусловлен этот выбор. Вероятно, я красивее.

— Не шути так. Сейчас ты выглядишь бледной молью. Я заткну тебя за пояс и пойду соблазнять принцесс, — в голосе Ларго прозвучало ехидство.

Эстель не ответил. Он снова лег, глядя на далекий люк. Дышал медленно и ровно, борясь со слабостью. Демон-шэа ткнул его теплой лапой, словно хотел убедиться, что хозяин еще жив. Тот вяло отодвинулся и сомкнул веки. Сонливость устроилась на груди, едва не заставив инкуба провалиться в свои кошмары. Но Эстеларго, уловив его состояние, воскликнул:

— Неужели этот мир так силен?

— Что? — рассеянно пробормотал Эстель. И, разобравшись, продолжил: — Нет, не он сам. Его жители. На их фоне наши клиенты сильно выделяются. Они оба не имеют и малой доли той силы, что есть у других. У Нэльтеклета это проявляется в сомнениях, у Мрети — в недостатке физических сил. Мне кажется, родись он во Вратах Верности обычным путем, переплюнул бы даже Еннете. Размазал бы его по стенке, как сыр по хлебу. Но он не может забыть Безмирье, и память, словно паразит, выпивает его энергию. И даже несмотря на это, — инкуб закинул ноги на морду шэа, — он способен нам помешать. Именно Мреть. А не Нэльтеклет, на которого господин Амо возлагает столько надежд.

Эстеларго удивился. Зрачки в глубине его васильковых глаз дрогнули.

— Я хочу посмотреть.

— Нельзя, — помотал головой Эстель. — Пока что — нельзя. Но скоро…

Он запнулся, почесал ухо — длинное, заостренное, как у эльфа.

— Как вы мне надоели, — нахмурился младший брат. — Постоянно повторяете, мол, скоро ты пойдешь с нами. А на деле что? Я сижу тут, охраняю ярус и переписываю старые песни.

— Прости. От меня ничего не зависит.

— От меня тоже, — со вздохом признал Эстеларго. — Я начинаю жалеть, что господин Амо нас принял. С графом Шэтуалем было бы намного проще. Бери да режь мясо, а потом собирай из него чудищ. Это гораздо приятнее, чем бегать по живому миру.

— Ты прав, — улыбнулся Эстель.

Братьев радовало лишь одно — события исчерпывались. Еще несколько фрагментов. Несколько строк, и можно будет отдохнуть, навестить друзей, прогуляться по родному ярусу…

Они еще долго сидели вместе. Обменивались короткими фразами, делились планами. Но к утру, когда солнце Врат Верности приготовилось вползать на небо, лекарь покинул свое логово. Проводил брата по узкому коридору, пожелал беречь себя и исчез, растворившись в тени.

Мгновение удушья и холода. Подошвы сапог касаются мостовой. Рядом высится памятник принцу Теалу. На его бронзовых волосах белеет снежная шапка, а из рукояти поднятого меча растет сосулька.

Эстель фыркнул, развернулся и пошел к городской стене. Там будет удобно работать — особенно если стража бдит в том же духе, что и всегда.

Он не ошибся. Сонная смена сидела в караулке — четыре человека, один пьян, один замерз до полусмерти. Инкуб оставил на пороге золотую монету — плату за разнос, ожидающий ребят в будущем. Быстро обошел постройку и, воровато пригнувшись, побежал наверх по выбитой в камне лестнице. Ноги скользили, перила обжигали ладони холодом. Эстель страдальчески морщился, но терпел.

— Чертова зима, — бурчал он. — Ненавижу зиму.

На верхушке стены, у острых стальных зубцов по внешнему краю, стоял еще один стражник. Он уловил движение, начал оборачиваться, но инкуб оказался быстрее. Выхватил из ножен на поясе стилет, вогнал его человеку в горло. Сбросил тело по ту сторону, на пустошь — раздался влажный хруст, едва слышный и не способный привлечь чужое внимание.

Прятать оружие Эстель не стал. Покачиваясь, добрался до угла, где дома внизу утопали в густом мраке, и присел на корточки. Перехватил стилет пальцами, как перо, и вывел в камне сложный рисунок — восемь витков, одиннадцать искр, схематическое солнце и купол. Встал, критически осмотрел свое творение и пошел дальше, насвистывая под нос.

Горизонт окрасился зеленым, облака потемнели и поплыли на юг. С высоты Эстель видел Волнистые Реки, бьющиеся о берег. Здесь, на Белых Берегах, они были величественны и прекрасны. В Велиссии, Гро-Марне, Зверогрите, Бертасле и Хасатинии все знали, что противоположный берег рядом, что есть мост, и можно перебраться в любой момент. Нижнее Белобрежье о подобном не ведало. Вот Реки — основа и союзник границ, — уходят в белесую дымку, в жутковатый туман, и что за ним прячется — неизвестно. Волны свирепствуют, бьются, и корабли не смеют с ними спорить. Парусами можно любоваться, живя в Морском Королевстве. А тут идиотов нет.