Юлия Остапенко - Птицелов

Марвин оказался снаружи, вдохнул морозный воздух и понял, что стоит на стене. Пока они находились в часовне, стало смеркаться, и отблески пламени из нижних бойниц озаряли подступающую темноту. Двор форта был затянут дымом, снизу доносились крики и топот.

— Налево, — сказал Лукас, — да смотри не свались.

Предупреждением он не ограничился и снова схватил Марвина за плечо. Они прошли с десяток шагов вдоль стены, преодолев половину расстояния до следующей башни, когда Лукас сказал:

— Стоять.

Марвин посмотрел вниз и увидел узлы верёвочной лестницы, привязанные к зубцам стены. Лестница была спущена вдоль наружной стороны форта, её конец почти терялся в быстро подкрадывающихся сумерках, но Марвин видел, что он болтается где-то у самой земли. До леса от этой части стены было рукой подать.

— А теперь молча и очень быстро — вниз! — приказал Лукас, и Марвин посмотрел на него впервые с того мгновения, когда закричали про пожар.

— Что вы делаете? — спросил он, прекрасно осознавая глупость вопроса. Лукас тоже не мог её не заметить и бросил с яростью, которой Марвин за ним никогда не замечал:

— Спасаю твою шкуру, идиот! И свою заодно. Ну, живо вниз, кому сказано! Или тебе помочь?

— А ну ни с места, сучьи вы дети!

Марвин обернулся. Ойрек был внизу, у стены, среди стелящихся клубов дыма. Рысь стояла рядом с ним на коленях, упираясь руками в землю; в одной руке Ойрек сжимал конец её цепи, намотанный на кулак, а в другой — меч, занесённый над её головой. Марвин не видел этого, не мог видеть в сумерках и в дыму — но он просто знал, что именно так и есть. Одного только налившегося кровью лица Ойрека и его рёва было довольно, чтобы это понять.

— Лукас Джейдри! Ты, сучий потрох, слышишь меня?! А ну спускайся вниз вместе со своим щенком! Слышишь, мразь патрицианская?! Что, решил драпануть и не платить? Не выйдет! Спускайся живо, не то порублю твою сучку на куски не сходя с места, понял ты меня?!

— Там Рысь, — задыхаясь, сказал Марвин. — У него Рысь!

— Вижу, — ответил Лукас. Он смотрел вниз. Рысь подняла голову и тоже смотрела на него. Вряд ли они могли чётко видеть лица друг друга, но Марвин молился, чтобы так и было. Он шагнул по стене к следующей башне, собираясь спуститься через неё, и Лукас мгновенно сгрёб его за плечо.

— Куда?!

— Надо вернуться.

— Куда вернуться, дурья твоя башка?! Теперь они тебя точно не выпустят!

— Рысь у него! — закричал Марвин, взбешённый такой глупостью. — И он сейчас убьёт её, если…

— Чего ждёшь, паскуда?! Минуту тебя даю! — заорал Ойрек снова, и, схватив Рысь за волосы, дёрнул её голову вверх. Марвин слышал, как она вскрикнула. И увидел её глаза — не мог видеть, но увидел…

Она смотрела не на него. Она смотрела на Лукаса. Так, как на Марвина не смотрел никто и никогда. И он был этому даже рад, потому что этот взгляд душу выворачивал наизнанку. И даже зная, что этот застывший, беззвучный вопль страха и любви предназначен не ему, Марвин содрогнулся…

И тут же вспомнил, что на него всё-таки смотрели — так.

Гвеннет — перед тем, как бросилась из окна.

— Нет! — закричал Марвин, зная лишь одно: он не должен, не может, не смеет допустить это ещё раз, тогда он не знал, что значат эти глаза, а теперь знает, нет, не на этот раз, на этот раз он должен её спасти… Пусть даже она молит о спасении вовсе не его. — Нет, стой, подо…

Закончить он не успел. Чудовищный удар отбросил его на зубцы стены и на мгновение оглушил. А через секунду твёрдая, непоколебимая рука схватила его за шиворот, вздёрнула на ноги и перебросила через стену. Долю мгновения Марвин падал, а потом в инстинктивном порыве ухватился за канаты верёвочной лестницы и повис с другой стороны стены.

— Вниз! — закричал Лукас над самой его головой. — Вниз, или, Богом клянусь, перерублю канаты!

«Вниз… а Лукас, что Лукас? Вернётся один? Но… как же, зачем, я не понимаю, ведь Ойрек приказал, чтоб мы вернулись оба…»

И тут он услышал крик. Не мог слышать, так же как не мог видеть мгновениями раньше её глаза. И крика слышать тоже не мог. Но услышал. Короткий, мучительный, жуткий крик, полный не боли, а ужаса и тоски. Крик существа, которое за миг перед смертью осознало, что его предали, что вся его жизнь была отдана ложному богу и прожита зря.

Марвин очнулся внизу, на снегу. Он пытался подняться и падал, снег и грязь расползались под ним, ноги не держали. Он снова попытался встать, снова упал в грязь и вдруг взвился на ноги, вздёрнутый стальной хваткой, которую, он теперь знал, ему никогда не забыть. Лицо Лукаса оказалось напротив его лица. Ни один мускул на нём не двигался, а прозрачно-голубые глаза стали чёрными, как ночь.

— К лесу. Вдоль стены, пригнувшись. Бегом.

— Рысь…

— Пошёл!

— Рысь… там же… осталась… она осталась там…

Лукас выругался и снова — в который уже раз — ударил его. Марвин не стал отклоняться. Он никогда не отклонялся, сколько бы Лукас его ни бил.

Он не то чтобы потерял сознание, скорее нырнул куда-то глубоко и оттуда отрешённо наблюдал, как его безвольное обмякшее тело волокут по земле, потом по торчащим из снега опалым ветвям, потом взваливают на коня. Лес дрожал и трясся вокруг, то проваливаясь в сырую тьму, то подкидываясь на волне твёрдого колючего жара. Марвин пытался сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, что угодно, он и сам не знал, что, да ему и было всё равно, только бы сделать, — но не мог вырваться из этого водоворота пламени и льда, сквозь которые кричал младенец, и кричала Рысь, и Гвеннет, и стюард Робин, и Марвин тоже кричал, потому что не мог им помочь… он даже сам себе не мог помочь, и ему пришлось довериться Лукасу.

Он доверился ему и на этот раз.

…Снег покалывал его лицо, но впервые за долгое время не было холодно. В расщелине было тепло и сухо, плащ из белой шерсти сохранял жар его тела, подпитываемый огнём костра.

Лукас старательно счищал снегом кровь с ладоней.

Кровавые ладони. Алые ладони. Алая ладонь Единого на белом плаще… Ведь она же алая от крови.

— Рысь… — кто это говорит, удивился Марвин и тут же оторопело подумал: Единый, это я, это мой голос.

Лукас поднял голову и перестал тереть руки. Они всё ещё были в крови.

Он улыбнулся, и Марвин сразу вспомнил, за что его ненавидит.

— Ну, очнулся, — вздохнул он. — А я уж думал…

— Там Рысь! Вы… вы оставили её там!

Улыбка Лукаса слегка померкла.

— Не надрывайтесь так, мессер. Не ровен час, кровью харкать начнёте, уж и не знаю, что с вами тогда делать.

— Она там… — Марвин сел, сбросив плащ, сохранявший драгоценное тепло. Это же плащ патрицианца, внезапно понял он. Лукас укрыл его своим плащом. — Она там, а мы…

— Успокойся, — сказал Лукас. — Её там уже нет.

На мгновение Марвин ощутил дикое, невыносимое облегчение… а потом понял.