Юлия Остапенко - Птицелов

И она пришла, как раз когда он спускался по лестнице в окружении ахающих слуг — никак им, беднягам, не привыкнуть к тому, сколь стремителен приезд и отъезд их хозяина. Филл суетился больше всех, заверяя, что в следующее посещение мессера дом будет в полном порядке. Лукас рассеяно кивал, зная, что вряд ли когда-нибудь ещё посетит этот город. Потом поднял голову и увидел её. И тогда она удивила его, в первый и последний раз, — тем, до чего дивно хороша оказалась с распущенными волосами, развевающимися по ветру.

По случаю отъезда хозяина ворота были открыты, конюх в них сдерживал коней, волнующихся в предчувствии скачки. Илье топтался рядом, бросая тоскливые взгляды куда-то за плечо — видимо, там пряталась от глаз его злобного хозяина прекрасная Лорья, пришедшая проводить возлюбленного. Талита прошла в ворота, точнее, вбежала в них, растрёпанная, в одной накидке поверх платья, в домашних туфлях — будто только что узнала и бежала со всех ног. У края лестницы она остановилась. Слуги увидели её и умолкли. Лукас смотрел на неё, натягивая перчатки. Потом спустился вниз, остановившись на нижней ступеньке. Талита не сводила с него глаз, и в её лице больше не было ни надменности, ни гнева.

— Я… пришла к тебе, — непослушными губами сказала она. — Ты был… единственным, кто…

— Так ты хочешь пойти со мной? — спросил Лукас и улыбнулся.

Он никогда не улыбался ей так. Он мало кому так улыбался. Марвину из Фостейна, например. И некоторым другим, перед тем, как задать им этот вопрос — всегда один и тот же вопрос.

Ну что, пташка, полетишь теперь со мной и станешь петь, как скажу?

— Я… — она с трудом шевелила губами, они были белыми, как и её лицо. — Я думала… что ты тоже…

Лукас мягко взял её за плечи. Должно быть, она ждала этого мгновения, мечтала, как прижмётся к его груди — но теперь не могла этого сделать. Талита из Дассена смотрела на Лукаса Джейдри, Птицелова, поймавшего её в силки, и не могла выдавить ни звука, а на её лице понемногу проступало ужасающее понимание того, что с ней сделали.

— Возвращайтесь домой, месстрес, — тихо сказал Лукас. — К своему сыну и мужу. Забудьте обо всём, что слышали и говорили. И дочерей своих забудьте. Надо забывать тех, кто мёртв.

Он разжал руки и пошёл к коню. Он знал, как смотрели ему вслед — как смотрели слуги, как смотрела она, но единственным взглядом, жёгшим его, был взгляд Илье, который стоял слишком близко и всё слышал, а главное — видел.

— Мессер, — начал он, когда они поравнялись, — вы…

— Тише, парень, — Лукас положил руку ему на плечо. — Не надо громких слов. Она жила в лицемерии перед самой собой и только и мечтала, чтоб её обманули. Однако, к слову сказать, запомни, что молчание порой — самая действенная ложь.

— Так вы ей… лгали? Про ту, которая умерла…

— Подслушивал? — укоризненно спросил Лукас. — И письма читал? Мерзавец. Весь в меня. С кем поведёшься…

— Вы лгали, мессер? — со странным упорством повторил Илье. Лукас подумал, что, несмотря на формальное обращение, они впервые говорят не как слуга и господин… а как кто?

Но ответить на его вопрос, к счастью, было легко.

— Конечно, лгал. Стал бы я откровенничать с первой попавшейся провинциалочкой.

— А с кем стали бы?

Лукас коротко улыбнулся ему — не так, как Талите… не так, как Марвину из Фостейна.

— Я себе немного иначе представлял наш последний разговор, — проговорил он вместо ответа. — Ну да ладно уж.

— Что? — опешил Илье. — Последний? О чём вы?!

— О том, что я тебя отпускаю. Если хочешь, живи в этом доме. Ты и деваху себе, я вижу, подыскал… Кстати, скажи ей, что жаться к камню вредно, простудиться может.

— Но, мессер! — забыв, о чём они только что говорили, вскрикнул Илье. — Как же… я не понимаю! Я вам нужен! И скоро война!

— Война была всегда, и до последнего времени я обходился без оруженосца, — Лукас пытался говорить ободряюще, но звучало почему-то почти грубо. Он поймал обиду во взгляде Илье — и внезапно понял, что окончательно решился отослать его именно сейчас, когда увидел его реакцию на результат маленькой разминки, тренировки, проверки формы, которую Лукас решил устроить себе перед грядущей битвой. Он так давно не ловил пташек… а эта, хоть и была женщиной, а женщин всегда проще ловить, заинтриговала его там, в лавке Дорота, своей показной неприступностью. Он решил проверить, сумеет ли её поймать — сумел, и это оказалось легко. Илье никогда не видел, как он ловит пташек. И не знал, что Лукасу ничего не стоило взять эту женщину, использовать и выбросить вон, как он делал прежде множество раз, и сделал бы теперь, да не достало времени. Этого Илье не знал, а если бы узнал, захотел ли бы остаться вместе с ним? Неожиданно от этой мысли Лукасу стало больно — нет, «больно» слишком сильное слово, но что-то кольнуло, неприятно, подло, когда он совсем этого не ждал. «А что бы ты сказал на то, что я только замыслил сделать и по сравнению с чем посрамление провинциальной гордячки — невинная шалость? Что бы ты сказал, Илье, и, главное, почему мне так не хочется это от тебя услышать? Так не хочется, что я отсылаю тебя прочь, хоть ты и хорошо мне послужил».

— Тебе не стоит ехать туда, куда я направляюсь сейчас, — сказал Лукас, тоном давая понять, что обсуждению вопрос не подлежит. Илье ошарашено хлопал глазами, ничего не понимая.

— Но… я ещё увижу вас? — наконец спросил он.

Лукас беспечно пожал плечами, вскочил в седло. Он не знал, что происходило за его спиной, не лежала ли там в обмороке месстрес Талита из Дассена — по правде, он уже забыл, кто она такая. Всё верно, мёртвых надо забывать, но ещё полезнее забывать живых. Он хорошо это умел. «И тебя, мой славный оруженосец, я забуду, едва свернув за ближайший поворот. И так лучше для тебя, поверь. Просто поверь мне на слово».

— Бывай, Илье. Береги себя, — небрежно бросил он и тронул поводья.

— Сэйр Лукас!

Он не собирался оборачиваться на зов — его слишком часто звали, и он провёл бы всю жизнь в возвращениях, если бы всегда отзывался. Но на этот раз обернулся — сам не зная, зачем.

Слуги стояли вверху лестницы, Талита из Дассена — внизу. Её руки свисали вдоль тела, как плети.

— Сэйр Лукас, — сказал Илье, и Лукас вдруг увидел не мальчика, а мужчину — соратника, друга, соперника, врага, которым тот для него уже не станет… и никогда не мог бы стать. — Вы уверены, что ничего не хотите мне сказать?

Несколько мгновений Лукас глядел на него, отчаянно жалея, что он не Марвин, что им нельзя любоваться, что из него не выйдет достойного противника. И ещё несколько мгновений неистово радовался этому.

— Уверен, — сказал он, и ещё ни одна ложь в его жизни не давалась ему так легко.

Потом он пришпорил коня — у него было много дел и мало времени, но ни то ни другое он больше не собирался делить ни с кем.