Юлия Остапенко - Птицелов

Над камином висела оленья голова. Прямо над мраморной плитой, в горделивом свете настенных факелов, подвешенных так, чтобы как можно лучше освещать любимый трофей Клифорда Стойнби. Эту оранжерею в замке именовали Охотничьей, и вся она была увешана чучелами и шкурами животных, убитых бароном Стойнби в своих угодьях. А угодья у него были знатные — сюда любил заезжать сам Артен Могучий, именуемый Медведем, чтобы забить пару-тройку зверей, родство с которыми ему приписывала молва. Шкура одного из таких медведей лежала как раз перед камином, и Клифорд гордился ею лишь немногим меньше, чем этим оленем, историю о котором Марвин выслушивал уже десятки раз, всегда до конца, всегда сдерживая зевоту — со Стойнби он оставался неизменно вежлив. Это была одна из немногих наук, которые успел вколотить в него отец, прежде чем отбыл к Единому: всегда будь любезен со своими соседями, если не хочешь просидеть всю жизнь, окопавшись в замке и отражая штурмы.

А ещё его отец полагал, что женитьба на дочери соседа — высшая степень любезности, но Марвин предпочитал не думать об этом. До сих пор — даже с некоторым успехом.

Однако времена меняются, и теперь он снова смотрел на оленью голову с роскошной короной рогов. Оленя загнали как раз перед линькой, и он не успел сбросить этот потрясающий венец, клонивший его голову к земле. В остекленевших глазах животного застыло горькое изумление. Как будто он не знал, чем всё кончится, не знал и знать не желал.

— Ты тревожишь меня, Марвин, — сказал Клифорд из Стойнби, и Марвин крепче сжал руки, сцепленные за спиной в замок.

Любезность с соседями имела и обратную сторону — утомительную формальность отношений, и сэйр Клифорд нечасто обращался к сыну своего покойного друга на «ты». Но если уж снисходил, то за этим непременно следовала выволочка. Стойнби полагал, что имеет право обращаться с Марвином как с собственным сыном. Марвин так не считал, но эта вежливость, бесы б её побрали…

— Я бы даже сказал, что ты очень тревожишь меня, Марвин, — проговорил сэр Клифорд и снова умолк.

Марвин приподнялся на носки, задрал голову, старательно разглядывая оленью голову над камином. Стоял поздний вечер, в Охотничьей было сумрачно, и алые сполохи скользили по поверхности выпученного чёрного глаза, так что казалось, будто он бешено вращается в глазнице.

— Я хотел поговорить с тобой ещё второго дня, но ты стал таким отчуждённым…

«А может, вы бы мне лучше про оленя своего рассказали?» — с тоской подумал Марвин, но в голосе сэйра Клифорда слышалась такая настойчивость, что он подавил вздох и наконец развернулся к будущему тестю.

— Что именно вас тревожит, сэйр Клифорд? — коротко спросил он.

Стойнби хмыкнул, потом снова, отвёл взгляд. Был он маленьким круглым человечком, почти совсем облысевшим, с густой короткой щёткой рыжих усов, над которыми темнела бородавка, и у него всегда потели ладони. Он постоянно их вытирал друг о друга, и иногда они поскрипывали, словно несмазанная дверь.

— Присядем-ка, мой мальчик, — сказал Стойнби и поспешно пошёл к креслам, расположенным у противоположной стены. Походило на то, будто он сбежал, боясь продолжать разговор, который сам же и начал. Марвин присоединился к нему. На душе у него было тяжко и гадостно.

На столе между кресел стояла бутылка вина и один кубок. Стойнби взялся за него и виновато взглянул на Марвина.

— Я сейчас прикажу…

— Не надо, — сказал Марвин, и, отобрав у сэйра Клифорда бутылку, налил ему, а потом беспечно присосался к горлышку. Только оторвавшись и похвалив вино (на деле весьма посредственное), он поймал во взгляде Стойнби смесь изумления с осуждением.

— Вот, — сказал он, — вот, мой мальчик, именно это я и имею в виду.

Марвин скривился, перекинул бутылку из ладони в ладонь.

— Полноте, сэйр Клифорд, я пятый год шляюсь по походам, каких манер вы от меня ждёте?

— Приемлемых, — сухо ответил тот. «Ага, а демонстративно забывать кубок для гостя — это, значит, приемлемые манеры», — подумал Марвин, а вслух сказал:

— Если вы боитесь, что я таким же образом развращу вашу дочь, то будьте спокойны. Я не собираюсь таскать месстрес Гвеннет по походам.

«Эк его перекосило при этом слове — «развращу». Неужто боится именно этого? Интересно, — подумал Марвин, — какие из слухов обо мне успели сюда докатиться? Надеюсь, он не знает о королеве… И о Балендоре. Надеюсь, он не знает о Балендоре. Впрочем, если бы знал, не пустил бы меня на порог».

Клифорд Стойнби задумчиво погладил мокрой ладонью лысое темя, повздыхал, словно раздумывая.

— Марвин, мы с твоим отцом были друзьями много лет, — наконец сказал он. «Ну вот, — подумал Марвин, — начинается. Лучше бы и впрямь про того оленя…» — Когда родилась Гвеннет, он сразу предложил обручить её с тобой, и я был счастлив принять это предложение. Я верил, что у столь достойного отца не может быть недостойного сына.

— Разочаровались? — нагло спросил Марвин. Стойнби посмотрел на него с упрёком, чуть свысока.

— Не дерзите мне, молодой человек. Ох, Марвин… Я знаю тебя с пелёнок и всегда видел, что нрав у тебя… нелёгкий. Но и твой батюшка отличался трудным характером. Это не мешало ему быть великим воином и любящим супругом для месстрес Матильды.

При упоминании матери Марвина сэйр Клифорд всегда грустнел. Самого же Марвина мало интересовали любовные интрижки его родичей, как живых, так и почивших, но сейчас он уставился на сэйра Клифорда в упор, словно требуя объяснений. На деле никакие объяснения ему не были нужны, но он знал, что если не смутит этого старика и позволит ему перехватить инициативу, из этой комнаты выйдет, окончательно лишённый выбора. Впрочем, не сказать, что у него и теперь было большое разнообразие перспектив.

— Я буду любить Гвеннет, — сказал Марвин, и даже не солгал. Он и правда собирался её любить. Как любят милых собачек, греющихся на шкуре у огня.

— Не сомневаюсь, что будешь, иначе не отдал бы её за тебя. Но… Марвин, ты так давно к нам не приезжал. Когда я видел тебя в последний раз, ты был мальчиком… ты ещё мог измениться к лучшему. А теперь…

— А теперь вы находите меня окончательно и бесповоротно испорченным? — насмешливо приподняв бровь, осведомился Марвин.

— Теперь я вижу, что ты знаешь, чего хочешь. И не станешь считаться ни с кем. Даже с любимой женщиной.

Это прозвучало как оскорбление, хотя по сути было комплиментом. Знаешь, чего хочешь… «О да, — подумал Марвин, — я знаю, чего хочу. Мирная семейная жизнь в провинциальном замке к этому не имеет никакого отношения». Но что с того? Мало ли рыцарей навещают своих жён раз в год, чтобы одарить драгоценной добычей и сделать очередного ребёнка? Сам сэйр Клифорд тоже был таким. Так в чём же дело теперь?..