Гольшанская Светлана - Нетореными тропами. Часть 1. Страждущий веры

— Как зловеще! — заворожено выдохнула я, допив последний глоток.

Перед глазами возникали целые картины, почти как когда нянюшка рассказывала сказки о героях древности. Я придвинулась ближе к целителю:

— А демоны, вы их видели?

Юле надавил мне на плечи, заставляя лечь обратно, и положил руки мне на голову, перебирая пальцами волосы, отчего кожу едва заметно покалывало.

— Демонов я видел множество: и мохнатых конеподобных ненниров, и косматых, ростом со скалу гримтурсов, и прекрасноволосых туатов, и коварных Лунных Странников, и зубастых варгов, и сладкоголосых никс, и трудолюбивых ниссе и ещё бездну всяких созданий, великих и малых, хитрых, злокозненных, но иногда даже мудрых и могущественных.

— Они настоящие? Но люди говорят...

— Людям трудно поверить в то, чего они не видят. А ведь наш мир гораздо больше, чем можно познать глазами, ушами, носом, ртом или через прикосновения. Даже мы, кто вместе с родовым даром награждён развитым чутьём, ощущаем лишь малую часть того, что есть на самом деле.

Юле приблизил ладонь к моей, но не прикоснулся. Между нашими пальцами вспыхнули светло-голубые искры, почти такие же, как в святилище дома.

— Здорово!

— Лишь малая часть, — снисходительно улыбнулся Юле, играя мелкими морщинками в уголках тёмных глаз. — Скажи, у тебя недавно не было обмороков?

— Это от волнения. Столько всего произошло, — смущённо потупилась. — Я мало ем и плохо сплю, да?

Юле тяжело вздохнул и покачал головой:

— Знавал я людей, которые питались солнечным светом и спали по два-три часа. Твоё восприятие изменилось, разум начал перестраиваться, а тело за ним не поспевает. Обычно с женщинами такое случается позже, когда за плечами есть муж и взрослые дети. Но в твоём возрасте подобный переход очень опасен. Тело или, того хуже, разум может не выдержать. Поэтому я и сказал, что лучше бы тебе вернуться к отцу.

— Нет, — в груди поднялась волна горечи и упрямства, хотя до этого я думала о том же. — Дома меня выдадут замуж за недостойного человека, и я умру либо на родильном ложе, либо от яда. А даже если и нет, то что за жизнь в золочёной клетке? Только покинув дом, я увидела мир, узнала… Нет, я ещё ничего не знаю, не понимаю, но хочу понять… Вот вы, к примеру…

— Я? — Юле смешно сдвинул сросшиеся на переносице брови.

— У вас сильный дар, по всему видно. И знаете вы побольше, чем многие из наших, но родились-то вы не в замке, не в семье Сумеречников. Откуда он у вас?

Целитель смутился, но думал не очень долго:

— Вы, южане, слишком печётесь о своём происхождении. А богам и дела нет, родился ли ты в замке на холме в семье рыцаря или кухаря, в рыбацкой деревушке на берегу бескрайнего океана или в племени оленеводов на дальнем севере. Как бы люди ни старались в своей гордыне подчинить силу богов, она всё равно будет следовать высшим замыслам, которые разумом объять не дано даже мудрецу из мудрецов. Предназначение можно лишь почувствовать, вот здесь, — Юле коснулся моей груди, где билось сердце. — Когда ты ощущаешь трепет или благоговение, знай, боги проходят рядом, дотрагиваются крыльями, защищают и направляют по нужной дороге.

— Только есть ли боги на нетореных тропах? — тоскливо спросила я.

Юле снял с шеи массивное ожерелье и надел на меня. Я с любопытством разглядывала подарок. Ожерелье было собрано из клыков и деревянных бусин с вырезанными на них колдовскими рунами.

— Если когда-нибудь нетореная тропа заведёт тебя в наш суровый край, сожми его в руке и позови — помощь придёт, пускай не от богов, но от людей уж точно.

— Надеюсь, что помощь мне больше не понадобится.

Хотелось спать. Усталость всей тяжестью навалилась на плечи, но тревожные мысли не позволяли успокоиться. Я спросила — ведь Юле казался таким мудрым, он обязательно должен был знать:

— Почему единоверцы называют нас убийцами?

Целитель неловко отвёл взгляд:

— Потому что идёт война, она повсюду, в каждую душу тернии запустила, а что после останется — никто не знает. Может, головешки, а может, и похуже что из тех терний прорастёт. И убивать уже будет каждый. Но если ты не хочешь, не надо. Спи.

Юле поднёс руку к зажжённой на тумбочке свече и пальцами потянул из неё пламя, пропуская сквозь себя. Огонь мелкой сетью выходил из другой его руки и окутывал меня пламенеющим покровом.

— Иногда раны прячутся настолько глубоко, что на теле их не увидеть. Они гноятся, вызывают лихорадку и никогда не зарастают до конца, разъедая тебя изнутри. Не отдавай душу на милость тлену — он убьёт её. Забудь боль, оставь лишь вопрос, на который надо отыскать ответ. Это поможет не сойти с ума.

Голос целителя убаюкивал не хуже зелья: тревога отступала, уходило в туман искажённое гневом лицо Лирия, перепачканный в крови балахон Айки и медвежий рёв. Тёплая безмятежность заполонила царивший в домике полумрак. И казалось, что сама мать Братьев-Ветров, прекрасная Белая Птица, поёт мне волшебную колыбельную.

Я проснулась, когда в прихожей хлопнула дверь, раздались шаги, зашелестела одежда, о чем-то едва слышно переговаривались. Юле рядом не оказалось. В комнате было темно, лишь головешки тлели в камине, подмигивая рыжеватыми всполохами. На пороге зажёгся огонёк свечного фонарика. В его неровном свете вырисовался стройный силуэт Вейаса, а потом и Петраса, шедшего следом.

— Чего не спишь? — удивился брат.

Я пожала плечами. Не говорить же ему, что они гремели, как табун бешеных лошадей, и весь сон разогнали.

— Где вы были?

Вейас потупился и перевёл взгляд на кузена. От них несло кровью, огнём и смертью. У моего брата этот запах смешивался со стыдливостью и едва заметным страхом, а вот Петрас, наоборот, был уверен в себе и спокоен. Но он медиум. Они всегда смердели кладбищем, и находиться рядом было немного жутко.

— В окрестностях объявилась шайка бунтовщиков. Простолюдины пожаловались, что те подстрекают их к восстанию. Нужно было разобраться, — нехотя сознался Вейас и отвернулся.

Я вздрогнула. Он же говорил о товарищах Лирия и Айки!

— Что произошло? — я схватила брата за руку, заставив смотреть в глаза.

Вейас покачивал головой из стороны в сторону, избегал моего взгляда и искал поддержки у Петраса. Кузен достал из ножен меч и принялся любовно стирать с него бурые пятна.

— Милость им оказали, — он обрисовал пальцами петлю вокруг шеи, свесил голову набок, закатил глаза и высунул язык.

Вейас неловко рассмеялся, получив от Петраса пинок в бок. Я отвернулась, пряча слезы:

— Среди них был темноволосый мужчина со шрамом на щеке?

— Да, предводитель их, совсем из ума выжил — на меня с топором бросился. А почему спрашиваешь? — Петрас развернул меня к себе. — Это он тебя обидел? Не бойся, я выпустил ему кишки.