Гай Кей - Дети земли и неба

Они, несомненно, украдут часть монет, но, можно надеяться, не все. Калиф нуждается в торговле, здесь все-таки следят за соблюдением прав иностранцев.

Караван еще одну ночь провел в этой гостинице, под руководством Грилли все прочли вечерние молитвы теплым вечером у ручья, на закате солнца Джада. Ему помогал в этом купец из Дубравы, Дживо, обладающий приятным голосом.

Утром они все вместе уехали. Ближе к вечеру их встретил эскорт. На следующий день, ближе к вечеру, они увидели тройные стены и воду, и огромный купол бывшего Святилища божественной мудрости Джада, теперь посвященного Ашару и звездам. Как очень многих на протяжении веков, их охватило чувство смирения, когда они въехали в ворота.

Город Городов был построен, чтобы впечатлять гостей, и он до сих пор производил впечатление.

Мужчины и женщины не могут знать — такова природа нашей жизни, — что бы произошло, если бы они выбрали другую дорогу, приняли другое решение, жизнь бы продолжалась, а не резко оборвалась. Тем не менее…

Если бы Гвибальдо Ферри остался жив, спрятанные им солнечные диски обнаружили бы стражники на таможне. Это правда — им были знакомы такие устройства, какими бы хитроумными они ни были. Также правда и то, что чиновники могли заплатить своей жизнью, если бы пропустили товары, а потом их обнаружили бы при втором тщательном досмотре.

Баночки Перо Виллани осматривали дважды. Его мышьяк нашли бы. Всех их увезли бы в одно неприятное место и допросили, и не один из них (не только Ферри), умоляя подарить им смерть, выдал бы информацию о том, что Раска Трипон по прозвищу Скандир заманил в засаду отряд, состоящий из кавалеристов и Джанни. И что ему помог купец из Дубравы, Дживо, а также художник, Виллани.

Их всех подвергли бы пыткам, требуя еще сведений, они бы очень сердились. Быстрой смерти ждать не приходилось. Не был бы написан портрет Великого Калифа Гурчу, Разрушителя.

Всего этого не произошло, потому что Гвибальдо Ферри умер, а Перо Виллани выбросил яд, — как и его слуга, Томо Агоста.

Несколько монет, спрятанных в сундуке у Ферри, забрали служащие таможни, как во время первого, так и во время второго досмотра, но они нашли, что все в порядке, и поставили соответствующие печати и штампы после того, как была оплачена пошлина.

Двух оставшихся купцов из Серессы, Бозини и Грилли, проводили через пролив к домам и складам, отведенным здесь для джадитов.

Марин Дживо отправился, так как уже раньше бывал здесь, в предоставленную купцам Дубравы резиденцию, недалеко от развалин Ипподрома, где много веков назад мужчины устраивали гонки на колесницах, запряженных конями, ради развлечения огромных толп народа в присутствии императоров.

Художника Виллани отвели в дворцовый комплекс. Это было весьма необычно и внушало беспокойство, поэтому чиновники держались очень настороженно, но его ожидали, они получили точные инструкции. Его слуге не разрешили его сопровождать. Слуг, сказали художнику, когда он задал вопрос, ему предоставят.

События развивались дальше, в городе и в мире.

В конце концов Томо Агоста, все-таки, добрался домой, в Серессу, к ее каналам, и ему было о чем рассказать. Он прожил долгую жизнь, что необычно для человека его профессии. Он больше никогда не ездил в Ашариас, однако Томо его помнил. Немногие из совершивших туда путешествие могли его забыть.

По мере того как весна, увязая в грязи, двигалась к лету, верховный сердар армии Великого Калифа Гурчу, которому приходилось рассчитывать расстояние, продукты и время, начал беспокойно спать по ночам по пути к крепости Воберг.

Шел дождь. Почти каждый день, каждую ночь.

Люди и кони промокли, выбились из сил, заляпанные грязью, павшие духом. Он смотрел на боевых коней и думал, что даже у них унылый вид. Он раньше был кавалеристом. Он всю жизнь любил лошадей. И теперь страдал, видя их такими; случалось, кони ломали ноги на этой предательской, скользкой почве, поэтому их приходилось пристреливать или перерезать им глотки, чтобы не тратить пулю.

Звезды не сияют над ними, думал сердар. А теперь еще тяжелые повозки, на которых везли две из их самых больших пушек, сломались.

Душу сердара переполняла горечь. Они так удачно провели переправу через последнюю реку сегодня утром, саперы соорудили временный мост, несмотря на дождь, — и после этого оба фургона треснули (громко!), когда на них снова грузили пушки на скользком северном берегу. Он буквально сегодня ночью снова услышал этот треск, заглушивший барабанную дробь дождевых капель.

Сейчас они находились ближе к линии крепостей джадитов, но все же еще очень далеко. И убийственно далеко от безопасного дома, где им необходимо оказаться до наступления осени, а потом зимы, когда люди и кони начнут погибать, не нанеся ни единого удара и не отразив ни одной атаки.

Он не возражал против потерь людей в бою. Это ожидаемые потери. Он также, опираясь на свой опыт, предвидел, что определенное количество унесут болезни. Но если он слишком поздно повернет обратно, и зима наступит рано, и лишь умирающие от голода остатки почти пятидесяти тысяч солдат доберутся до дома… ну, тогда лучше бы его жизнь закончилась в дороге. Потому что она очень плохо закончится для него в Ашариасе.

Сердар уже видел такое.

И учитывая все это, как может человек уснуть ночью? Он подумал, не послать ли за женщиной или за мальчиком, чтобы снять напряжение, но такую тревогу не унять физическим наслаждением.

Вместо этого сердар приказал зажечь фонарь и встал, чтобы еще раз взглянуть на даты, которые ему представили сегодня вечером. Он знал, о чем они говорят, чего требуют, он хорошо понимал, что нужно сделать. Но он не хотел этого делать. Он хотел стать тем, кто возьмет Воберг для калифа. Хотел вернуться в Ашариас со славой, человеком, который совершил то, чего не смог совершить никто: взломать врата в богатые земли императора джадитов.

Захваченные крепости также служили вратами для тех, кто их взял, открывали дорогу к власти, богатству, славе. Может быть, даже дорогу к трону, когда Ашар возьмет Гурчу Разрушителя к звездам. Если его сын — какой бы сын ни возник — окажется слабым, недостойным, менее прославленным, чем блестящий сердар, который взял Воберг, разве это невозможно?

Он уснул на своем походном табурете над письменным столом, который для него поставили, и его голова упала на даты и цифры. Его раб или адъютант, должно быть, потушил фонарь, потому что, когда сердар проснулся, в палатке было темно. Его тело затекло, а настроение совсем испортилось, и ни одна цифра не изменилась, пока он спал.

Медленно слабый свет просочился в палатку. Наступал рассвет. С дождем. Он его слышал. Он с усилием встал и помочился в горшок. Раб выскочил из своего угла и вынес его. Чтобы это сделать, он поднял клапан палатки, и сердар мельком увидел серость и грязь, и ощутил порыв мокрого ветра.