Гай Кей - Дети земли и неба

Он слышит, как слабо скрипит девятая ступенька, потом более глухой скрип четвертой. Дверь кабинета открывается. В дверном проеме стоит Леонора Мьюччи. Она сняла шляпку. Ее светлые волосы уложены и заколоты. Марин встает и кланяется.

— Господар, — говорит она.

— Синьора, — отвечает он. — Можно предложить вам вина?

Она качает головой.

— Спасибо, нет. Но я хочу вас попросить, если можно.

— Просите. Вы сегодня спасли мне жизнь.

Она отводит взгляд.

— Это не так.

— «Благословен тот, кто криком предупреждает об опасности», — цитирует он.

Она смотрит на него. У нее темные глаза.

— Здешняя народная поговорка?

— Да. Конечно, они не все правдивы.

Она слегка улыбается.

— Мы говорим: «Ложное предупреждение об опасности может принести настоящую смерть».

Марин улыбается.

— Ваше предупреждение вовсе не было ложным.

Прежде чем ответить, она обводит взглядом комнату. Он знает, что она умна. Он также знает, что она носит в себе какое-то горе. Все осложняет то, что он подумал так еще до того, как погиб ее муж.

— Меня завтра пригласили на остров Синан. Не совсем понимаю зачем, — говорит она.

— К Дочерям Джада? — он обдумывает, как много можно ей сказать. — Могу предположить, что они слышали о гибели вашего мужа и хотят предложить утешение.

Она пожимает плечами.

— Я редко находила утешение в таких местах.

— Но вы хотите поехать?

— Было бы невежливо отказаться.

Он еще несколько секунд обдумывает это, потом, все-таки, осторожно говорит:

— Старшая Дочь там — женщина по имени Филипа ди Лукаро. Из Родиаса. Она… хитрая женщина.

— Какое значение я могу иметь для нее?

— Понятия не имею, — откровенно отвечает он. — Но я бы на вашем месте все равно был осторожным.

Она кивает.

— Благодарю вас. Можно попросить у вас лодку? Мне сказали, что синьора Виллани тоже туда позвали. Мы можем поехать вместе.

На секунду ему показалось странным, что художника пригласили на остров, но потом Марин кое-что вспомнил.

— Подозреваю, что его пригласили не Дочери Джада.

— Нет? — она удивилась. — Он сказал, что кто-то там попросил его о встрече перед тем, как синьор художник отправится на восток.

«На восток» — означает, конечно, в Ашариас. И это служит отгадкой одной небольшой загадки. Марин всегда радуется, когда раскрывает даже маленькую тайну. Он не хочет ей объяснять, кто это другое лицо и как она попала сюда. Они узнают всё завтра, и это дело художника, а не ее — и не Марина. Он понимает, что все-таки ощущает влияние вина.

— Мы будем рады предложить вам судно, которое доставит вас туда и обратно. И я попрошу это сделать Драго.

— Разве он… разве у него не много дел?

— В городе? Он терпеть не может оставаться на суше, синьора. Он будет рад это сделать.

— Можно мне также взять с собой Даницу Градек? На этот день. Я буду чувствовать себя в большей безопасности, если она поедет со мной.

— Могу это понять, — с чувством соглашается Марин. — Конечно, можно. Это кажется хорошей идеей.

В действительности, это плохая идея.

Здесь, в Дубраве, в их семье, кое-что известно, но они знают недостаточно. Они не единственные умные люди, а быть порядочными людьми при некоторых обстоятельствах является недостатком.

Дверь с улицы открывается, слышны голоса.

— Сейчас мы пойдем ужинать, — говорит Марин. — Стол уже должен быть накрыт. Слуги приносят ужин, как только слышат, что мой отец вернулся домой после променада. Вам нужно сначала подняться наверх?

— Я выгляжу приемлемо? — спрашивает она. Слегка улыбается. Эти слова, этот лукавый взгляд принадлежат женщине из какой-то прошлой жизни. Он полагает, что никогда не узнает ее историю. «Некоторые истории мы так никогда и не узнаем, — думает Марин, — и не расскажем».

— Конечно, — отвечает он.

За ужином он не налегает на вино. Отец (и брат тоже, конечно) наблюдает за ним, и он не хочет, чтобы они решили, будто он пьет, потому что боится.

Как он и ожидал, они разговаривают о корабле в порту. «Серебряная Луна» семьи Храбак (они живут через два дома на восток от них) доставил много купцов из Серессы — это с важным видом сообщает Зарко. Они собираются сразу же отправиться в глубь суши. Говорят, они везут драгоценные камни и изделия ювелиров, но это не точно.

— Значит, они с грузом отправятся прямо в Ашариас? — спрашивает Андрий Дживо.

— Лучший спрос на драгоценности всегда при дворе калифа, — замечает Марин.

Ему это совершенно не интересно, но он также знает, что лучше этого не показывать, и еще он знает, что отец полагается на него, все больше. Ему приходит в голову такая мысль, потому что это утро заставило их подумать о смертности человека и о том, что Андрия Дживо уже нельзя назвать мужчиной в расцвете лет.

Он смотрит на отца, но не слишком пристально и не долго. В расцвете лет или нет, но старший Дживо все еще обладает острой, как клинок, проницательностью. Он сразу увидит, что его рассматривают.

«Однако он уже седой», — думает его младший сын. Хотя у него все еще густая грива волос на голове, твердый голос и звонкий смех. А иногда из супружеской спальни по ночам доносятся звуки, способные смутить взрослых сыновей, живущих в том же доме.

Почти наверняка этим сыновьям пора жениться, начиная со старшего. Марин знает, что так думает мать.

Как только позволяют приличия, Марин встает из-за стола. Он мог бы сослаться на усталость, но он не привык объяснять свои поступки. Он встает и кланяется. Скрипнув четвертой и девятой ступенькой, идет по освещенному лампами коридору с высоким потолком и входит в свою комнату.

Слуги знают его привычки, и Марин им нравится, поэтому расположение слуг всегда помогает в его делах. Горит огонь в очаге, и лампа у кровати, и еще одна, у столика для чтения. На столе рядом с креслом стоит фляга с вином. Однако нет бокала или чаши. Упущение. Он оборачивается, почувствовав дуновение ветерка.

Даница Градек сидит на подоконнике, окно и ставни открыты. За ее спиной видны звезды. Она держит в руке бокал с темно-красным вином.

— Это была не служанка, правда? — спрашивает она. — В доме у семьи Орсат.

Даница не могла бы объяснить, зачем она забралась по наружной стене в его комнату и влезла в слишком легко открывающееся окно. Она уже дважды с тех пор, как они сюда приехали, поднималась, как положено, по главной лестнице (две ступеньки скрипели) в комнату Леоноры. Она служила здесь телохранителем, и ей не надо было передвигаться тайно, даже после наступления темноты.

Однако в этот вечер у нее было странное настроение.

— Что ты делаешь? — раздраженно спросил у нее дед, когда она вышла с черного хода на тихую улицу позади дома. Она огляделась вокруг, чтобы убедиться, что она одна, и полезла на стену.