Генри Олди - Сильные. Книга 2. Черное сердце

— Ерунда! Сказки для детей!

— Подари мне один волосок, папа. Нет, не мне — Юрюну. Он — гвоздь, на котором держится наша семья. Выдерни гвоздь, и мы рассыплемся.

— Не проси!

— Дашь, возьму. И не дашь, возьму.

Это не я. Это Мюльдюн. Когда ему надо, он умеет ходить тише рыси. Мюльдюн-бёгё стоит у входа на веранду, и мне чудится, что он готов ринуться в бой. Со мной? С папой? С судьбой?!

— Ты тоже? — кричит папа. — Ты тоже принес мне стрелу?

— Нюргун, — говорит Мюльдюн.

Папин вопрос про стрелу застал его врасплох. На круглом, простоватом лице Мюльдюна — растерянность. А еще — решимость. Понятия не имею, как они уживаются вместе на одном лице.

Ответ Мюльдюна застает папу врасплох:

— Что — Нюргун?! Опять Нюргун?!

Мой брат берет лавчонку, стоящую под боком у отца. Вертит в руках. Ломает, смущается. Швыряет обломки за перила:

— Айталын похитили. Нюргун отправился в погоню.

Для Мюльдюна это — целый монолог. Да, я знаю, что такое монолог. Я — старшая дочь, я застала иные времена.

— И что я должен? — папа охрип. Сорвал голос: — Тебе я тоже должен?!

— Нюргуну. Должен.

— Я?!

— Ты, — Мюльдюн делается страшен. — Открой мне короткую дорогу.

— Зачем?

— Один он не справится. Я пойду на выручку.

И снова звучит:

— Дашь, возьму. И не дашь, возьму.

Это не я. И не Мюльдюн. Это мама. Вошла, встала между нами. Светится? Пылает! Вот-вот обожжет! Ей очень тяжело в присутствии папы. Уж мне-то известно, как ей тяжело! Потому я и не вышла замуж за кого-нибудь из сонма. Сватались многие, я всем отказала. Судьбоносец Одун-Биис, громовик Сюнг-хан, водяной Едюгэт — улетели, уплыли, убрались ни с чем. А я, удаганка Умсур, осталась с холодным ложем, зато в здравом уме и трезвой памяти. Да, маме тяжело. Ей хочется на кухню, готовить еду. Хочется в спальню, перестилать ложа. Хочется в кладовку, перебирать запасы. Папа слишком близко, папа давит. Я впервые вижу, чтобы мама так долго, так стойко держалась при нём.

«Дашь, возьму, и не дашь, возьму!» — эти слова произносят в крайних, отчаянных случаях. Просьба-требование — не думала, что однажды услышу ее из маминых уст, да еще обращенную к мужу. Все, что угодно, только не это.

— Тебе тоже? Тоже короткую дорогу?!

— Да.

— К Юрюну? Нюргуну? В Ледяную Вонючку [18] Муус-Кюнкюйэ (Ледяная Вонючка) — горный проход, ведущий к кровавому морю. ?!

— К Айталын.

— Что?!

— Девочка в беде, мне надо знать, что с ней. Три золотых волоска, Сиэр. И каждый — надежда. Подари мне один волосок.

— Это противозаконно!

— Это не тип-топ? Да, Сиэр? Ну скажи мне, что все тип-топ!

— Замолчи!

— Что так будет легче! Давай, говори! Или заткнись и открывай дорогу!

О чем она? Когда я бью, я не промахиваюсь. Когда бьет мама… Я и представить не могу, что она имела в виду. Но папа делается похож на смертельно раненого человека. Я не знаю, что в этом сходстве удивительней — что на смертельно раненого или что на человека. На моих глазах он умирает и оживает вновь.

— Да, — произносит Сиэр-тойон. — Хорошо.

И встает навстречу нам:

— Вас трое. Сэркен поет о трех волосках. Но я открою лишь одну дорогу. Спросите, почему, и я отвечу. Две дороги, и я сдохну раньше, чем вы хлопнете в ладоши! Вам ясно?

— А если одна? — спрашивает Мюльдюн. — Тогда не сдохнешь?

Боотуры, они такие. Им лучше молчать.

— К кому идем? — вместо ответа спрашивает папа. Я слышу ответ в его вопросе, и ответ меня ужасает. — Ваш выбор, дорогие мои! Или вы хотели, чтобы гадкий Сиэр и открывал, и выбирал? Чтобы вы чистенькие, а я опять по уши в дерьме?

Когда я бью, я не промахиваюсь. Когда бьет мама, она бьет насмерть. Когда бьет Мюльдюн, он раскалывает гору. Но когда бьет папа… Мама закрывает рот ладонью. Мюльдюн отшатывается. Я чувствую, как начинает ломить затылок. Птенец-орленок долбит клювом, рвется наружу. Я не могу выбрать. Я не могу. Я маленькая, я ребенок, выберите за меня. Я взрослая, я должна.

— Юрюн, — говорит мама. Голос ее дрожит: так дрожит сталь меча, рассекая воздух. — Ты откроешь дорогу к Юрюну. Он — гвоздь, на котором держится наша семья. Молчите! Закройте рты!

Это она мне с Мюльдюном. Только что мама повторила мои слова про гвоздь. И заставила нас онеметь внезапным окриком. Я ждала чего угодно, но от крика едва не лишилась сознания. Я забыла, как мама умеет кричать.

— Мама…

— Молчать! Вам нельзя выбирать. Я запрещаю.

— Почему?

— В любом случае потом вы будете мучиться всю жизнь. Ясно? Дети не имеют права голоса, за них выбирают родители. Верно, Сиэр?

— Значит, Юрюн? — папа стоит у перил, спиной к нам. — Да, Нуралдин. Всю жизнь я считал, что выбор — слишком тяжелая ноша, чтобы возлагать ее на близких людей. Я выбирал сам. Прости меня, я часто ошибался.

Он что, прощается?!

— Нарушение! — кричит папа. — Закон нарушен!

И гор, синих вершин на горизонте, больше не видно. Все пространство перед верандой заполняет стеклистая, бешено крутящаяся воронка. Я боюсь, что меня втянет в ее жерло. Надо подойти ближе. Надо…

Подхожу. Хватаюсь за перила.

— Закон нарушен!

Из папиного носа течет кровь. Затекает в рот. Папа слизывает кровь с губ, сглатывает. Тыльные стороны папиных ладоней покрываются язвочками. Короста по краям, белесый гной в центре. Синие жилы вспухают на руках, делаются черными. Вот-вот лопнут. Голова трясется, как у дряхлого старца. На залысинах, щеках, шее — пятна цвета ольховой коры. В руке папа до сих пор держит Юрюнову стрелу.

— Нарушение!

Папа кричит о себе. Это он, Закон-Владыка, сейчас нарушает закон. Сам нарушает, сам себя казнит. И чем дольше он упорствует в нарушении, тем злее кара.

— Поторопись, — говорит он мне.

И снова:

— Закон нарушен!

В воронке — Юрюн. Я вижу! Воронка на две трети наполнена желто-зеленой жижей. Юрюн цепляется за гладкие, слизистые, пульсирующие стены, пытается выбраться наверх, ухватиться за край. Нет, соскальзывает. Вид его… Я не хочу об этом думать. И о том, как сейчас выглядит папа, я тоже думать не хочу.

Ремень! Почему я не взяла с собой ремень?!

— Вот, — говорит Мюльдюн.

Он держит аркан. Зимний аркан, обильно смазанный жиром. Прочный, длинный, плетеный из четырех ремешков. На такой идет целая шкура дикого оленя. Мюльдюн-бёгё больше обычного — Мюльдюн-боотур. Я не спрашиваю, откуда у него аркан. Когда юные боотуры выбирают в Кузне оружие, там отыщется что угодно. В какой-то степени это не аркан, это часть моего брата, как палец или колено.

— Сейчас, — говорит Мюльдюн.

И бросает аркан в воронку. Солнце, преломившись через круговерть зыбких стен, окрашивает аркан золотом. Золотой волос моего отца. Надежда. Я не вижу, схватился ли Юрюн за аркан, но вижу, что Мюльдюн тянет и не может вытянуть. Что-то держит, не пускает. Мюльдюн растет, тянет, пыхтит. Ему трудно.