Андрей Кречетов - Воля твоя (СИ)

— Теперь позволяю. — Проигнорировала она вопрос. — Ты все сказал? Еще раз повторяю — проваливай! Кормить тебя и защищать я больше не намерена. Подохнешь сам. Как и должен был.

— Это неправильно. Такую я тебя не оставлю и никуда не уйду.

— Уйдешь. Уйдешь как миленький.

Она резко подшагнула к нему, взмахом прута больно ужалив по уху. И снова, прошипев прутом в воздухе, хлопнула по носу прежде, чем он успел отреагировать. Волкан отскочил, прижал морду к земле и зарычал.

— Уходи, — повторила дева. — Я не желаю быть тебе нянькой.

И, в сердцах отхлестав пятящегося волка по морде, пока тот, заскулив, не убежал, она пошла прочь.

Несмотря на обиду, волкан понимал чувства девы. Понимал и принимал, такой уж он был натуры. А также понимал то, чем чревато для волка одиночество. Голодом, измором, отощением, голодной смертью. Иной закономерности для одинокого волка просто не существовало. И он поплелся следом. Поплелся, рассчитывая на то, что рано или поздно его спасение, пребывающее сейчас в ужасном расположении духа, одумается. Рано или поздно.

Она не одумывалась. Волк страдал душевно, переживая за нее, и физически, слабея от голода. А движимый голодом подходил ближе, чтобы тут же получить по морде палкой или по боку не мажущей булыжниками рукою. Скуля от боли, убегал и прятался, не желая и дальше страдать ни за что.

Не жрамши, он брел за ней неделю, а она сама, как будто назло, ела лишь мясо да мясо. Ласковые запахи приятно щекотали нос, но добыча, такая близкая, оказывалась столь недостижимой.

Ночами он выл. От горя и несправедливости. А еще оттого, что болезненно сжимающийся желудок не давал уснуть. Наступало утро — он снова брел за нею. Иногда выпадал из реальности, механически переставляя лапы, и возвращался в нее от резкой боли из того места, куда попал очередной камень. Вынужден был срочно бежать, чтобы в очередной раз развернуться и на безопасном расстоянии устремиться за девой.

Однако спустя эту неделю ей такой расклад событий порядком поднадоел. Теперь она не просто не желала его компании, но и не готова была терпеть следующего по пятам волка. Выждав подходящий момент, когда тот от бессилия улегся даже не в кустах и не под деревом, а просто на дороге, она закидала его камнями. До умопомрачительной боли, до кровавых боков.

Волк пытался убежать. Но когда ему казалось, что он отбегал достаточно далеко, какой-нибудь болезненный снаряд настигал его шкуру, причиняя очередную вспышку боли. А потом, стоило ему обернуться, как он с ужасом понял, что дева его преследует. Она не была голодна, зато была полна сил, и она его непременно настигала. Колотила сначала камнями, а потом палками.

Он больше не хотел идти за нею, хотел убежать, хотел спрятаться. Хотел одного — чтобы она оставила его наконец в покое. Но она не оставляла. Била и лупила, выплескивая на нем всю свою злость, непонятно откуда накопившуюся к нему лично. И волкан просто одурел от этой боли — бросился на свою обидчицу с единственным намерением — вцепиться ей в глотку. Вцепиться и не отпускать.

— Ну нет! — Прошипела дева, легко уклоняясь и пиная зверя в бок. — Ни за что! Такой простой смерти я тебе не предоставлю.

Пускай, не вцепиться в глотку, но хотя бы задеть, хоть как-нибудь ранить, грызнуть — обидеть. Хоть как-нибудь.

— Нет! — Рявнула она, изо всех сил пиная его под дых. — Пошел вон! Не смей, слышишь меня, не смей больше тащиться за мной! Вали! Ну же, гадкая ты псина!

И он убежал. На остатках своих сил, жалобно скуля и поджав хвост. Он не оглядывался — просто не смел. Как можно скорее, как можно дальше оказаться подальше от этой бестии! Все остальное неважно.

И он убегал. Сначала скуля от страха, затем воя от голода, а в конечном итоге рыча от глубоко затаившейся злобы.

— Волкан, помнишь, я тебе говорила про третий путь?

— Как же, помню. — Кивнул волк, с самым серьезным видом наблюдая за бабочкой. По его представлениям это была бабочка-монарх.

— А знаешь ли ты, что же на самом деле он сулит?

— Не знаю, но догадываюсь. Все подряд, верно? Ничего определенного, как если бы ты договаривалась о награде изначально или тебе предложили установленную таксу. Ну, или установили бы постфактум, как повсеместно это практикуется. Слышал я, выборники да старосты, — те еще пройдохи, — эдакой хитростью занижают приемлемую для выполнения цену.

Он хоть и бил вслепую, да не наугад — уже успел поразмыслить над смыслом трех путей, подкинутых ему девой, а ей переданных, на праве ученичества, неким учителем. Фантастическая философская тема, подумал волк тогда, есть где пораскинуть мыслью.

— Я прав? — Слегка удивленный ответному молчанию, он оторвал свой задремывающий взгляд от бабочки.

— Прав, да не совсем. Рассказывала ли я тебе о последствиях моего выбора — третьего пути?

— Хм, не-а. Истории — да, было дело. Рассказывала. А вот морали я что-то не припоминаю. Или итога. Ни в одной из них. Думается, что-то ты от меня явно утаила, хотя, признать, мне и так было интересно послушать. Мне не на что жаловаться.

— Хочешь ли ты услышать о последствиях?

— Хочу, как же. Обязательно и всенепременно. Однако прежде, дева, скажи мне, что это за прелестная бабочка облюбовала тот куст боярышника?

— Махаон. — Коротко взглянув, определила она.

— Так я и думал, — кивнул собственным мыслям волкан. — Что ж, теперь я весь внимание.

— Знаешь, волкан, — задумчиво и как-то грустно произнесла дева, — вот я все твержу о третьем пути, да о его невероятных последствиях. Что, мол, не знаешь, куда приведет тебя эдакий путь. А ведь неизвестность таится за каждым углом, в каждом мгновении. И иногда последствия третьего пути проявляются, даже если ему не следовать. Совсем наоборот — пойти иначе. Главное его вовремя заметить, понять, что он — третий, и сойти с него, избрав юдоль попроще. Банально опуститься до простых да и нет, горящих самыми естественными низменными страхами. К чему опасность, к чему риск, если самое выгодное решение — самое простое?

Воистину блаженен тот, кто зрит лишь однобоко.

Спокойствие дано ему и смелости уверенность,

Что истины тут нет иной, и каждый путь — дорога.

Аль влево ль, вправо — выбирай, посередине — пропасть.

Волкан уважительно взглянул на нее. Поцокал.

— Не думал, что когда-нибудь услышу цитирование этого произведения. Более того — этого автора!

— А я не думала, что волки вообще представляют, что такое поэзия. И уж тем более ею интересуются.

В ответ на это высказывание он презрительно передернул плечами. И, задрав нос, проговорил:

— Вопреки расхожему мнению, интересуются. Сверх того, готовы поспорить с этим же автором, утверждающим лишь относительную гелиоцентричность нашего мира. И готовы утверждать, что он, то есть мир, абсолютно гелиоцентричен, так как не просто закруглен, а повсеместно кругл!