Ольга Зима - Тёмное пламя

— Еще одного? — ох и много их там, мой Дей, четверо, надо разобраться. — Ну да, близнецы, да продлится вечно их правление, те еще уроды! — пренебрежительный жест рукой заставляет Бранна улыбнуться.

— Я не про сестру, — так же спокойно, как обычно, поясняет он. И еще больше все запутывает.

— Ты же третий, — мой Дей непонимающе хмурится. — Третий принц!

— И четвертый, — опять склоненная к плечу голова, — ребенок в семье. Я родился уродом, больше похожим на птицу.

Длинный нос опять задирается вверх, Бранн тоже не любит жалости к себе. Но смотрит на тебя и вновь смягчается до обычного своего настроения, объясняет:

— Принцессы не в счет, королевское правило всех Домов, — вспоминает о чем-то, добавляет, видимо, неблагих принцев тоже хорошо учат: — Кроме вашего Дома Солнца.

Моему волку требуется время прийти в себя, он недоверчиво хмурится, трясет головой, не замечая настороженного взгляда вороны. Смотрит на неблагого и уточняет, не веря:

— Линнэт старше тебя?!

— Ненамного, — острое ухо дергается.

— Но ведь… — мой волк задыхается, не находя слов, поднимает руки. Не сказать, что со своей сестрой у него все гладко, но эти мелочи меркнут перед бедой неблагого. Мой волк ахает: — Бранн, Бранн! Она же ребенок!

— Она не захотела быть взрослой, — ворона больше даже не пытается обороняться, даже от себя. Особенно от себя. — Это моя вина.

Бранн сползает по мачте вниз, кажется, в попытке убежать от яркого лазурного света. Прячется в тень, которую создает себе сам. Дей молчит, пытаясь осознать метаморфозы возраста неблагих.

— Ей скоро в четырехсотый раз исполнится двенадцать, — по голосу неблагого и не скажешь, что речь о его сестре, а лицо он спрячет в сумраке.

— Но, Бранн, может, можно что-то сделать?

Неприкрытая надежда и волнение в твоем голосе, мой волк, кажется, режут Бранна хуже ножа, съедают быстрее Трясины, а еще — ломают какую-то преграду.

— Ты думаешь, — Бранн вскидывается одним движением, лазурный свет отражается в изумрудных глазах, феи страдают, — я не пробовал? Зануды… — прикрывает глаза, обрывает сам себя. — Братья скрывали от нее саму возможность зрения! Да мы все трое любим ее без меры! — кончики ушей опять подрагивают, но это вовсе не весело, да, мой Дей. — Я надеялся, что когда расскажу ей о мире, свете, она…

Бранн подносит руки к груди, словно оберегая ладонями что-то хрупкое и воздушное. Наш неблагой страдает сильно и неприкрыто. Опускает руки и договаривает:

— Захочет видеть! Тогда бы я помог ей. Я летал с ней, пытаясь показать мир. Воздух ведь такой разный, над гладью моря шелковый, терпкий и теплый — над бором, в котором купается солнце! И какой вязкий и сладкий он над цветущей сиренью по весне! А они не видят и не слышат очевидного. Её право, ее свобода! Может, она… — вороний голос затихает, безнадежно повторяя единственное возможное оправдание, — просто не понимает, что в клетке! И лишь поэтому не хочет из нее выбраться! Какая же это свобода?..

Глаза Бранна вновь обращаются к моему волку, вопрос, который из раза в раз задавал он исключительно себе, вероятно, впервые переадресуется кому-то живому и сочувствующему.

— Бранн…

Да, мой Дей. Я тоже не мог не представить себе Гвенн, обрекшую себя на вечную тьму. Или Алиенну.

— Мне очень жаль, Бранн.

Неблагой, не любящий прикосновений, кладет свою ладонь на руку волка, опустившуюся на его плечо.

Мой Дей, да. Он очень долго ни с кем не говорил. Ни о чем, а уж о сестре — тем более.

— Я решил, что моя свобода в том, чтобы рассказать ей. Она не услышала меня! И захотела… — Бранн прерывисто вздыхает. Усмиряет себя и произносит спокойно. — Захотела не взрослеть. Я не мог ей отказать, ведь из-за меня она потеряла так много, а не приобрела ничего! Потом, где-то одну людскую жизнь, я пытался, всеми силами пытался что-то придумать, я просто жил в нашей библиотеке и узнал многое. У меня оказалась неплохая магическая сила… — я знал! Я знал, мой Дей, наш неблагой весьма непрост! Хотя сам он этого не признает. — Да что толку, если Линнэт просто не хочет видеть!

— Так это она! — догадывается Дей. — Это Линнэт подарила тебе сережку?

Видно, Бранна Черный берег тоже задел, пусть краем. Но — задел. Он передергивает плечами, не отрицая и не соглашаясь. Впрочем, Дею и не нужно его согласие.

— Ты не спрашивал друидов?

— Друидам к нам вход воспрещен. Да что могут эти твари! — Бранн морщится пренебрежительно.

— Ты не особо хорошего мнения и о них, да, Бранн? — волк требовательно сжимает руку на плече, ему необходим этот ответ. Этот — точно необходим.

— Кому они помогли по-настоящему? — ворона сощуривается, в глазах его чувства уступают место холодному разуму. — Они используют всех для своих целей. Замучаешься просить. А уж если неблагая не хочет сама… — сокрушенно качает головой.

Дей насторожен — а как же принцесса Солнца? Я, признаться, ошарашен не меньше. Никогда особо хорошо не думал о друидах. Но и особо плохо — тоже.

— Они помогают — но никогда просто так. Демоны морских вод, фоморы, больше похожи на нас, ши, чем друиды. Их любимое дерево — омела. В нем они видят смысл жизни и его соотносят с собой. Друиды так же высоко сидят над всеми ши, как омела над дубом. А что такое омела, ты не думал?

— Вроде бы из нее готовят лечебный отвар? — мой волк изрядно озадачен, его всегда устраивало, что растения, деревья и трава не его мир.

— Вроде бы! — не удержавшись, поддразнивает Бранн. — Много из чего готовят отвар. Омела — паразит. Она питается соками дуба, и тот погибает в итоге.

Бранн смотрит на непривычно притихшего Дея и договаривает:

— Не думаю, что друиды обманут тебя. Не в их это правилах. Но когда вернешься домой — а ты обязательно вернешься! — будь настороже.

Мы плывем и плывем по слабо журчащей лазури вод. Долго-долго, до самого рассвета. Спокойствие моря и неба, окружающее нас, воистину хрустально.

Мой волк, умаявшись, спит крепко, ухватив себя за плечи; Ворона — не разобрать. Словно грезит с открытыми глазами, привалившись к мачте и запрокинув голову к звездам.

Ох, мой Дей! Во что за время пути превратилась твоя праздничная одежда — черного бархата, расшитая серебром. Прорехи, пыль. У плаща даже цвет не определить, как и чем заляпан. И тебе надо основательно расчесаться, а то твоя грива уже не волчья, а львиная. В каком виде мы предстанем перед Неблагим Двором?

Волк, вздохнув глубоко, отворачивается. Конечно, продолжай не слушать меня даже во сне!

Дею не до меня, Дей не бегает, к Дею приходит Лили, она улыбается безмятежно, закидывает руки ему за шею, притягивает к себе, ближе, ближе, каскад слабо мерцающих волос закрывает влюбленных от мира, их губы сливаются, и я торопливо покидаю волчий сон. Может, Дей видит то, что снится Лили? Счастливый сон. Только просыпаться после него будет еще больнее.