Чайна Мьевилль - Шрам

Сайлас наклонился над ней, давая пояснения по ходу дела.

– Это вот ущелье к югу от города, – сказал он. – Оно ведет к горам, за которыми находится море. А вот эта башня, – какой-то мазок неправильной формы, – библиотека кож, а это – емкости с сальпами.

На следующих страницах были нацарапаны схемы пещер, туннелей, каких-то когтистых устройств, механизмов, напоминающих замки и шлюзы.

– А это что такое? – спросила Беллис, и Сайлас, увидев, на что она смотрит, рассмеялся.

– Это зачатки гениальных идей… Что-то в этом роде, – сказал он и улыбнулся.

Они сидели спиной к высоким пням, а может быть, это были полуприсыпанные землей компасные нактоузы. Беллис убрала блокнот обратно. Ей все еще было не по себе, но она наклонилась и поцеловала Сайласа.

Он мягко ответил ей, и тут в ней проснулась страсть, и она сильнее прижалась к нему. На мгновение она отпрянула и с мрачным выражением на лице посмотрела на Сайласа, их взгляды встретились – в его глазах читались удовольствие и неуверенность. Беллис пыталась понять его, проникнуть в подоплеку его действий и реакций, но не смогла.

И хотя она была раздосадована, но в глубине души понимала, что его противоречия – отражения ее противоречий. Его и ее озлобление (на Армаду, на это нелепое существование) соединились. И она испытывала необычайное облегчение и удовольствие от того, что они разделяют это чувство, пусть и холодное.

Она взяла его лицо в ладони и крепко поцеловала. Он страстно ответил. Когда его руки обхватили ее, а пальцы начали гладить и ласкать волосы, она отодвинулась, взяла его за руку, потащила за собой по извилистым тропинкам парка на левый борт, к ее дому.

Они оказались в ее комнате, и Сайлас молча и недвижно смотрел, как Беллис раздевается.

Она набросила свою юбку, блузку, жакет и трусики на спинку стула и, распустив волосы, осталась голой в слабом свете из окна. Сайлас вышел из оцепенения. Его одежды полетели на пол как попало. Он снова улыбнулся Беллис, та вздохнула и тоже наконец улыбнулась, хотя и неодобрительно, но, кажется, впервые за несколько месяцев. С этой улыбкой она неожиданно ощутила укол стыда, но с той же улыбкой это чувство быстро прошло.

Они уже давно перестали быть детьми – любовь была для них не в новинку. Они не стеснялись и не суетились. Она подошла и оседлала его со страстью и заученной грацией. И когда она сделала это, когда приняла в себя его плоть, когда он освободил руки от ее хватки, он знал, как управлять ею.

Пылкие, без любви, но не без радости, умелые, нетерпеливые. Беллис снова улыбнулась, дыхание ее участилось, а потом она кончила, испытав нестерпимое облегчение и наслаждение. Когда она улеглась на свою узкую кровать, показав Сайласу, как именно ей нравится заниматься любовью и узнав о его предпочтениях, она скосила на него взгляд. Глаза его были закрыты, на коже выступил пот. Беллис заглянула внутрь себя и убедилась, что по-прежнему одинока, что по-прежнему ненавидит это место. Она удивилась бы, почувствовав что-то иное.

И все же, все же. При всем том. Она снова улыбнулась. Ей стало лучше.

Три дня Флорин провел в кабинете хирурга, привязанный к деревянному столу; он чувствовал, как башня и корабль медленно двигаются под ним.

Три дня. Он совершал едва заметные движения, шевелясь в своих путах, легонько раскачиваясь направо и налево.

Большую часть времени он пребывал в вязких эфирных снах.

Хирург был добр к нему, давал ему максимально безопасные порции наркоза, и потому Флорин находился на грани сознания. Он бредил, обращаясь к себе и к хирургу, который кормил его и утирал, как ребенка. Когда выдавалась свободная минута или час, врач сидел с ним, разговаривал, не подавая виду, что нелепые и пугающие ответы Флорина бессмысленны. Флорин выплевывал слова или молчал, плакал или посмеивался – накачанный наркотиками, горячечный, вялый, безразличный, погружающийся в глубокий сон.

Когда хирург сказал Флорину, как все будет, тот побледнел. Снова лежать обездвиженным, привязанным, пока будут перестраивать его тело. Его преследовали воспоминания о пенитенциарной фабрике – мучительные, подернутые наркотическим бредом.

Но хирург мягко объяснил ему, что некоторые операции абсолютно необходимы: потребуется перепланировка его внутренностей на уровне мельчайших блоков. Ему нельзя будет двигаться, пока атомы и частицы его крови, легких, мозгов не найдут своего нового места и не зафиксируются в альтернативных комбинациях. Пока что он должен оставаться неподвижным и проявлять терпение.

Флорин согласился – он заранее знал, что согласится.

В первый день, когда Флорин погрузился в глубокий химический и магический сон, хирург вскрыл его.

Он сделал глубокие прорези по сторонам шеи Флорина, потом сдвинул кожу и наружные ткани, отер кровь, которая потекла из обнаженной плоти. Пока сочились кровью обнаженные куски мяса, хирург переключился на рот Флорина. Он сунул в него металлический инструмент, похожий на долото, и вонзил инструмент в ткань горла. Вращая и подавая его вперед, хирург проделал отверстия в стенках.

Следя, чтобы Флорин не захлебнулся кровью, которая бежала у него изо рта и горла, хирург создал в его теле новые проходы. Канавки связали заднюю часть ротовой полости Флорина с отверстиями в его шее. В тех местах, где за его зубами и чуть ниже были проделаны прорези, хирург окольцевал их мышцами, загоняя ткани на нужное место с помощью магии, стимулируя связки малыми иликтрическими разрядами.

Он поддерживал огонь, который приводил в действие громоздкое аналитическое устройство, и заправлял в него перфокарты, собирая информацию. Наконец он прикатил и поставил рядом с операционным столом емкость, в которой находилась накормленная снотворным треска, и с помощью загадочного здоровенного аппарата, напичканного клапанами, гуттаперчевыми трубками и проводами, подключил обездвиженную рыбу к телу Флорина.

Гомеоморфные химикалии, введенные в морскую воду, подаваемую в жабры трески, направлялись затем в рваные порезы, проделанные в теле Флорина. Рыбу и человека связывали провода. Хирург, приборматывая заговоры, поколдовал над вибрирующим аппаратом (он не любил биомагию, но методику и осторожность соблюдал), а потом принялся массировать кровоточащую шею Флорина. Через отверстия и в местах, где кожа была снята, начала сочиться вода.

В течение большей части ночи процедура повторялась, между тем как операционная легонько раскачивалась на воде. Хирург время от времени засыпал, периодически проверяя, как продвигаются дела у Флорина и у медленно умирающей трески, подвешенной на пучке магических нитей, которые продлевали ее жизнь. При необходимости он повышал давление, менял установки мелко откалиброванных приборов, добавлял химикалии в подкачиваемую воду.