Роджер Желязны - Знак Единорога. Рука Оберона

— «Окажешься в состоянии»? Он не сказал «окажешься в месте»?

— Нет. На некоторые вещи у меня очень хорошая память.

— Своеобразная фразочка… но зацепиться в ней не за что. Отдает метафизикой.

— Держу пари, Брэнд может знать.

— У меня такое чувство, что ты прав, хотя это нам вряд ли поможет.

— Хорошо бы сделать еще хоть что-нибудь, кроме как обсуждать метафизику, — заметил Ганелон. — Если вы не можете манипулировать Тенью и не можете работать с Козырями, мне кажется, стоит определить, где мы находимся. А затем идти за помощью.

Я кивнул.

— Раз уж мы не в Янтаре, я думаю, с уверенностью можно признать, что мы в Тени… очень особенной точке, слишком близкой к Янтарю, раз перенастройка нерезкая. При том, что нас переместило без активного содействия с нашей стороны, за этим маневром кроется чье-то воздействие и некое намерение. Если нас хотят атаковать, то сейчас — самое подходящее время. Если хотят чего-то еще, значит, им придется показать чего: мы сейчас не в состоянии даже выстроить хорошую догадку.

— Так ты предлагаешь ничего не делать?

— Я предлагаю ждать. Не вижу смысла блуждать вокруг, заблуждаясь все дальше и больше.

— Помню, ты как-то рассказывал, что смежные тени имеют тенденцию к подобию, — сказал Ганелон.

— Да, вероятно. И что?

— Значит, если мы столь близки к Янтарю, как полагаешь ты, то нам всего лишь надо ехать в сторону восходящего солнца, чтобы добраться до точки, соответствующей расположению самого города.

— Не так все просто. Но предположим, все действительно так, нам-то какая с этого польза?

— Наверное, в точке полного подобия Козыри вновь заработают.

Рэндом посмотрел на Ганелона, посмотрел на меня.

— Может, стоит попробовать, — сказал он. — Что мы теряем?

— Тот небольшой ориентир, которым обладаем, — сказал я. — Слушай, идея не так плоха. Если здесь ничего не обнаружится, мы испробуем ее. Но оглянись назад, кажется, что позади нас дорога схлопывается прямо пропорционально расстоянию, на которое мы продвигаемся. По сути, здесь мы просто не движемся. При таких обстоятельствах я не хочу блуждать, пока не буду убежден, что у нас нет другого выбора. Если кто-то желает нашего присутствия в столь уникальном месте, ему предстоит теперь произнести приглашение поразборчивее. Мы ждем.

Они оба кивнули. Рэндом начал спешиваться, затем замер, одна нога — в стремени, вторая — на земле.

— Много лет спустя, — сказал он и: — Я никогда не верил в это…

— Что-что? — прошептал я.

— Выбор, — сказал Рэндом и снова полез в седло.

Он убедил свою лошадь медленно двинуться вперед. Я последовал за ним и мгновением позже мельком уловил ее — белую, как когда-то в роще, стоящую, полуукрывшись, среди зарослей папоротника: единорог.

Она разворачивалась, пока мы двигались, и секундой спустя метнулась вперед, чтобы остановиться еще раз за частоколом древесных стволов.

— Я вижу ее! — прошептал Ганелон. — Подумать только, и впрямь есть такой зверь… Символ вашей семьи?

— Да.

— Добрый знак, я бы сказал.

Я не ответил, но пошел следом, держа единорога в поле зрения. Вот чего хотела она — чтобы за ней следовали, я уже не сомневался.

Она ухитрялась все время оставаться укрытой — выглядывая из-за чего-нибудь, перебегая из чащи в чащу, передвигаясь с потрясающим проворством, избегая открытого пространства, предпочитая прогалины и тень. Мы шли следом, глубже и глубже в лес, который отрешился от всякого сходства с лесом, что можно найти на склонах Колвира. Теперь он напоминал Арден больше, чем что-либо окрест Янтаря, тогда как земля была по-прежнему ровной, а деревья росли все более и более величественные.

Прошел час, по-моему, и другой последовал за ним, прежде чем мы подъехали к небольшому чистому потоку, а единорог повернула и направилась вверх по течению. Пока мы ехали вдоль берега, Рэндом сказал:

— Все начинает казаться чем-то знакомым.

— Да, — сказал я, — но только чем-то. Но я не могу сказать почему.

— И я не могу.

Вскоре мы выехали на склон, шли минуты, тропа становилась все круче. Лошадям стало тяжело идти, но единорог укоротила шаг. Почва стала каменистее, деревья — мельче. Поток изогнулся в расплескивающем брызги беге. Я потерял счет его поворотам и изгибам, но в конце концов мы приблизились к вершине небольшой горы, по которой, собственно, и путешествовали.

Мы вышли на ровное пространство и ехали к лесу, откуда брал начало поток. В этой точке я краем глаза — вперед и направо, через спуск, где исчезала земля, — заметил проблеск льдисто-голубого моря довольно далеко под нами.

— Высоковато мы забрались, — сказал Ганелон. — Выглядело это низинкой, но…

— Роща Единорога! — прервал его Рэндом. — Вот на что это похоже! Смотрите!

И он не был не прав. Впереди лежал пологий участок, усыпанный валунами. Родник среди них зачинал поток, вдоль которого мы проследовали. Тихий уголок был романтичен и переполнен силой цвета и формы, расположение не вязалось с моим внутренним компасом. И все-таки сходство было большим, чем просто совпадение. Единорог встала на камень — самый близкий от источника, — посмотрела на нас, потом отвернулась. Должно быть, разглядывала океан.

А затем, пока мы продолжали путь, роща, единорог, деревья вокруг нас, поток рядом с нами стали необычайно ясными, словно излучали некий странный свет, играя резкими яркими цветами, чуть-чуть мерцающими почти на грани восприятия. Это пробудило во мне ощущение, схожее с эмоциональным фоном «адской скачки».

Раз, два и три — с каждым шагом коня что-то исчезало из мира вокруг нас. Внезапно произошла перестройка в связности объектов, вытравившая у меня ощущение глубины, разрушившая перспективу, сместившая предметы в поле моего зрения, — все всплыло на одну внешнюю поверхность, целиком одновременно освободив расширяющееся пространство: преобладали углы, а относительные размеры казались смехотворными. Конь Рэндома встал на дыбы и заржал, огромный, апокалиптический, тут же напомнивший мне «Гернику». [44] «Герника» — выдающееся произведение Пабло Пикассо, написанное под впечатлением от бомбардировки немецкой авиацией во время гражданской войны в Испании (1937 г.) города Герника, который был практически стерт с лица земли. Картина написана в угловатой, сюрреалистической манере, а на первом плане возвышается вставший на дыбы обезумевший конь. К великой досаде, я заметил, что сами мы также не остались незатронутыми этим феноменом — и Рэндом, сражающийся со своим конем, и Ганелон, все еще ухитряющийся держать Огненного Дракона под контролем, — как и все вокруг, тоже преображены в этом кубистском сне пространства.

Но Звезда был ветераном многих «адских скачек»; Огненный Дракон тоже бывал в них. Мы прильнули к ним и почувствовали смещения, которых с точностью определить не смогли. И Рэндом в конце концов совладал с конем, хотя, пока мы двигались вперед, горизонт продолжал угрожающе искажаться.