Максим Далин - Слуги Зла

Комар тут же заверещал:

- Шпильке Эльф нравится! - и был укушен уязвленным Задирой за ухо.

Пока они выясняли отношения, ко мне обратился Паук.

- Ну чего, - сказал он совершенно удовлетворенно. - Ты, вроде, пришел в норму, Эльф. Все считают, что можно отправляться. Не передумал?

- Давно я передумал, Паук, - я едва удержался от живописного вздоха в стиле "скорбящий Перворожденный". - Не хочу я идти, совсем не хочу. Но точно знаю, что нужно - мне самому нужно и вам нужно.

- Наверху погода очень хорошая, - сказал Паук. - Дороги подсохли, тепло. Перерыв в войне закончен, по-моему. Вот-вот люди сюда снова притащатся. Хорошо бы до лета успеть.

- Как скажешь, - сказал я. - Хочешь, пойдем уже завтра. Ястреб по-прежнему рвется в бой?

- Нас четверо будет, - объявил Паук. - Как договаривались. Мы с Ястребом, Задира и Шпилька. Нормальная команда, как думаешь?

- Зачем идти такой толпой?

Паук ухмыльнулся, толкнул меня плечом:

- Тебя охранять. Не пинайся, я серьезно. Смысл в том, что ты должен дойти, так? Если ты не дойдешь, то мы в лес вообще не попадем. И еще - ты должен дойти не один, а то на месте с глузду двинешься. Вот тебе и резон: из четверых бойцов хоть кто-то уцелеет, чтобы проводить тебя до места, помочь выбраться и потом довести до дома.

Мне стало очень неуютно.

- Паук, - сказал я через силу, - мне кажется, что мы все - смертники.

Его ухмылка только раздвинулась пошире.

- Угу, - ответил он. - А что, привыкать нам, что ли? - и так врезал мне между лопаток, что я сделал шаг вперед.

Я, увлеченный мрачными мыслями, даже не заметил, как вся моя замечательная компания потихоньку собралась вокруг. Задира ткнул меня кулаком и обнадежил:

- Да брось, где наша не пропадала!

Шпилька согласно кивнула; Ястреб смерил меня прицеливающимся взглядом и сказал:

- Это может быть всем диверсиям диверсия.

- Знаешь, Ястреб, - сказал я, - прости, но я предпочел бы тебе Пырея. Ты - отличный боец, но слишком эмоциональный. Твои личные чувства могут помешать делу. Ведь наша цель - не диверсия, а разведка.

- Я могу держать себя в руках, - Ястреб сморщил нос. - Я все помню. Я только хотел сказать, что просто убью ее, если получится. Убью ее. Разве это может повредить?

- Видишь, Паук? - сказал я. - Несет его.

- Пырей не хочет идти, - сказала Шпилька. - Он не хочет Крысу одну оставлять. А Паук с Клыком считают, что мы с Задирой молоды еще. По мне, так и троих бы хватило.

Паук толкнул Ястреба в бок:

- Прости, Эльф прав. И команду ему выбирать - у него свой резон.

- Зря ты так, Паук, - сказал Ястреб с горечью. - Твои дружки - дети сравнительно.

- Они младше, но они наемники, а ты в клане жил, - сказал Паук тоном решающего аргумента. - Ты отличный боец, но в клане от тебя больше пользы будет.

Ястреб пожал плечами и ушел. Мне было жаль обижать его недоверием, но я слишком хорошо представлял суть нашего будущего путешествия: последняя война сожгла Ястребу нервы, а темпераментная ненависть - неудачный спутник, совсем неудачный.

- Спасибо, Паук, - сказал я.

- Трое так трое, - хмыкнул он, пихнув меня под ребра. - Пеняй на себя, если что.

Мы с Пауком выходили на наш любимый карниз, чтобы посмотреть, каков нынче мир наверху.

Апрель подошел к середине; сосны на склоне медно светились, похожие на колонны из темного янтаря, в расщелинах цвели крокусы. Далеко внизу лежала моя Пуща в стеклянной дымке едва народившейся листвы. Светило веселое апрельское солнце, и страна, освещенная, как карта на столе, виднелась точно и ясно. Я видел столицу; мне казалось, что над крохотными башенками на горизонте развеваются алые штандарты с золотыми львами. Я видел тракт, по которому мимо моей давнишней мечты гарцевали гвардейцы короля - тот самый тракт, по которому меня полгода назад пронес белый эльфийский конь. Я в сопровождении пятерых рыцарей Государыни вез письмо королю союзников - Я Великолепный, Инглорион Элириэль, бесчувственная холеная тварь без возраста, блистательный убийца, не помнящий родства, влюбленный раб королевы Маб...

Они были моими тенями, те пятеро. Мне не позволялось товарищества - я надменно смотрел на них, презирая за то, что они смели пресмыкаться перед моей Государыней. Полагаю, они относились ко мне совершенно так же; в свободное время - в отсутствие эльфийских дев - мы пили эланоровое вино и изощрялись в изящных и злых насмешках друг над другом. Мне не полагалось ненавидеть других рыцарей - и мои чувства были слишком мелки для ненависти, перерастая в нее лишь в одном случае.

Если моя Государыня вдруг обращалась к кому-то из них благосклоннее, чем ко мне.

Я ничем не отличался от других. Я тоже был готов намекнуть наставнику или деве из свиты королевы Маб, что некое ничтожество, с которым я вынужден делить тяготы войны, в какой-то момент выглядело глупо, выглядело низко, выглядело подло... Я тоже был готов стоять на коленях в шелковой траве у ног Государыни, пытаясь объяснить и оправдаться, если что-то не вышло - и мне даже в голову не приходило считать это унижением. Все мое "хорошо" было перечислено Государыней - и все мое "плохо" было известно, размерено и разложено. Я заранее знал, что будет дальше.

Я не думал. Мне не полагалось думать. Только иногда, в тяжелом бою или в очень неприятной ситуации, освобождался не то чтобы разум, но инстинкт - для того, чтобы не дать себя убить.

Иногда я мечтал погибнуть в бою; в такие минуты я любил Государыню истовее, чем когда бы то ни было. Я мечтал, что она подойдет ко мне, умирающему от ран, я коснусь ее прекрасной руки - на один миг - и на меня снизойдет небесный покой. Я мечтал об этом столетиями, снова и снова, потому что не мог представить другого способа утолить нестерпимую жажду чего-то , чему я забыл название. Эта жажда, загнанная внутрь, превращала меня в истинное совершенство по правилам Пущи, придавая мне высокомерие и холодность, горнюю высоту духа, отвращение к копошащейся у моих ног эфемерной жизни, целомудрие статуи...

Когда я здесь, в горах, вспоминал праздники Пущи, длившиеся неописуемо долго, с временем, обтекающим пирующих, как вода - год веселья, пения, танцев и прочего - то поражался отсутствию хоть какой-нибудь связности в воспоминаниях. Мне припоминались вечеринки в деревне, в моей коротенькой человеческой жизни, когда я пил с приятелями медовуху, хохотал непонятно над чем, и все вокруг превращалось в блестящее, пестрое, бешено вертящееся колесо... Мое тогдашнее детское опьянение и бездумье - и эльфийское безвременье... Это странное похмелье с ужасной болью не в голове, а в душе... Моя привычка к Пуще, вроде привычки пьяницы к бутылке...

Мне понадобилась часть осени и целая зима, чтобы совершенно изжить из себя остатки этого похмелья. Я жил среди аршей. Я засыпал и просыпался в той части жилого сектора, которая принадлежала Клыку и его товарищам. Я ел их пищу. Я ходил с ними в дозор и участвовал в их стычках с людьми. Я учился понимать язык аршей - и мне потребовалось только хорошенько вслушаться, чтобы уловить его смысл и его своеобразную гармонию. Я научился понимать их самих, Слуг Зла, общего врага номер один.