Роджер Желязны - Козыри судьбы

Я осмотрел штаны. В одном боковом кармане лежала влажная банданна [50], в другом — расческа. Правый передний карман пустой, в левом завалялся одинокий патрон. Повинуясь импульсу, я сунул его в карман, затем пошел посмотреть за ящиками и под матрасом. Я даже заглянул в туалетный бачок. Ничего. Ничего, что объяснило бы его странное поведение.

Оставив ключи от машины на ночном столике, я ушел и вернулся в свой в номер. Меня не заботило, что он догадается о моем вторжении. Эта мысль мне даже понравилась. Меня обозлило, что Льюк рылся в моих бумагах о Колесе-Призраке. К тому же он задолжал мне чертовски подробное объяснение о своем поведении в горах.

Я разделся и принял душ, лег в кровать и потушил свет. Если бы мне нравилось оставлять улики, я б оставил Льюку записку, но, кроме всего прочего, я очень сильно подозревал, что он уже не вернется.

Он был плотно скроенным коротышкой с лицом, чуть подпорченным нездоровым румянцем, темные волосы были тронуты сединой и немного просвечивали на макушке. Я сидел в кабинете его полудеревенского дома в северном пригороде Нью-Йорка, потягивал пиво и пересказывал ему свои проблемы. За окном стояла ветреная, вся в звездах ночь, и слушатель из него был хороший.

— Значит, говоришь, на следующий день Льюк так и не показался, — сказал он. — А письмо? Письма он тебе не прислал?

— Нет.

— Что ты делал в тот день? Только подробно.

— Утром я обыскал его комнату. Там все было точно так же, как когда я ее оставил. Я специально посмотрел на полке для писем. Ничего, как я и говорил. Затем я позавтракал и проверил еще раз. Опять ничего. Потом я довольно долго гулял по городу. Вернулся чуть позже полудня, съел ленч и опять наведался к нему в комнату. То же самое. Тогда я позаимствовал ключи от его машины и поехал на то место, куда мы ездили ночью. Никакого намека на что-нибудь необычное, хотя был день и света вокруг хватало. Я даже спустился по склону вниз и походил вокруг. Ни тела, ничего. Я поехал обратно, положил на место ключи, до обеда мотался вокруг отеля, а потом позвонил вам. После того, как вы согласились меня принять, я заказал билет и пораньше лег спать. Утром доехал рейсовым автобусом до Альбукерке, а оттуда самолетом сюда.

— Утром проверял ты его комнату?

— Да. Ничего нового.

Он покачал головой и вновь зажег трубку.

Его звали Билл Ротт, он был другом моего отца, а заодно и его адвокатом, когда отец жил здесь. Вероятно, он был единственным человеком на Земле, кому папа доверял, и я ему тоже верил. За восемь лет я побывал у него несколько раз, — самый последний, и самый несчастливый — полтора года назад во время похорон его жены Элис. Я рассказал ему историю отца, как сам услышал ее из его собственных уст у порога Дворов Хаоса: у меня создалось впечатление, что отец хотел, чтобы Билл знал об этих событиях. Должно быть, мой папа чувствовал: он должен по-своему расплатиться за всю ту помощь, что Билл ему оказал. И тот, похоже, и вправду поверил и понял. Но ведь папу он знал гораздо лучше, чем я.

— Я тебе уже говорил, насколько ты похож на отца.

Я кивнул.

— Даже не в наружности дело, — продолжал он. — Пока он жил здесь, у него была привычка возникать нежданно-негаданно, подобно пилоту подбитого истребителя. Я никогда не забуду ту ночь, когда он явился верхом на коне с мечом у пояса и заставил меня искать пропавшую кучу компоста.

Билл хмыкнул.

— Теперь вдруг ты являешься с рассказом, который вынуждает меня поверить, будто ящик Пандоры открылся вновь [51]. Почему бы тебе, как всякому приличному молодому человеку, не прийти ко мне, скажем, по вопросам развода? Или чтобы я составил тебе завещание или, к примеру, оформил какую-нибудь доверенность? Или, там, соглашение о партнерстве? Словом, что-нибудь в этом роде. Так нет, все выглядит так, будто это очередная проблема Карла [52]. Даже то дело, которым я занимался когда-то для Янтаря, кажется по сравнению с этим весьма спокойным и добропорядочным.

— Вы имеете в виду Соглашение… когда Рэндом послал Фиону с копией Пакта о согласии к Суэйвиллу, Королю Хаоса, ее — чтобы переводить, а вас, чтобы поискать лазейки?

— Да, именно его, — сказал он. — Хотя к завершению дела я выучил ваш язык и чуть не сломал свой. Затем Флори захотелось вернуть свою библиотеку — тоже, между прочим, та еще работенка, — а потом разгорелось древнее пламя — то ли воссоединения, то ли мести, я так и не понял. Хотя платили мне хорошо. Я даже дом купил на Палм-Бич [53]. Затем… о, дьявол. Пока я работал там, я начал уже подумывать, а не добавить ли мне на визитной карточке: «Юрисконсульт при Дворе Янтаря». Но такую работу понять еще можно. Я во все времена делал что-то подобное и на земном уровне. Но в твоем деле замешаны черная магия и внезапная смерть, которая, кажется, всю дорогу сопутствовала твоему отцу. Меня это до смерти пугает, и я даже не знаю, что тебе посоветовать.

— Ну, черная магия и внезапные смерти — это тоже, полагаю, по моей части, — заметил я. — Хотя, вы правы, они могли слишком сильно зачернить мои мысли. Вы смотрите на вещи совсем по-иному, нежели я. По определению, слепое пятно — это то, чего вы не осознаете. Что я мог бы здесь упустить?

Билл отхлебнул пива и опять зажег свою трубку.

— О’кей, — сказал он. — Твой приятель Льюк… он откуда?

— Откуда-то со Среднего Запада, что-то такое он говорил: Небраска, Айова, Огайо — в общем, там.

— М-м. Чем занимался его родитель?

— Он никогда об этом не говорил.

— Есть у него братья? Сестры?

— Не знаю. И об этом он тоже не говорил.

— И тебя это ни разу не удивило? За все восемь лет, которые вы знакомы, — ни словом не обмолвиться о своей семье или о родном городе?

— Нет. В конце концов, о своих я тоже не говорил ни разу.

— Это неестественно, Мерль. Ты вырос в странных землях и не мог о них говорить. У тебя были причины менять тему разговора и избегать подробностей. У него, очевидно, — тоже. И еще — когда ты появился, ты даже не знал точно, как ведет себя большинство людей. Но неужели ты вообще им не интересовался?

— Интересовался, конечно. Но он уважал мою скрытность. И я не мог ему в этом уступить… Можно сказать, у нас было своего рода молчаливое соглашение, что такие темы мы не затрагиваем.

— Как вы познакомились?

— Мы были на первом курсе, и у нас было много занятий по одним и тем же предметам.

— И вы оба были в городе новичками, оба не имели друзей. Ты сразу же почувствовал в нем такого же…

— Нет. Сначала мы почти не разговаривали. Мне казалось, что он надутый индюк, который считает себя в десять раз лучше любого другого. Мне он не нравился, и, соответственно, я — ему.