Василий Блюм - Мычка

— Пойдем, нам нужно поспешить, выйти из города. А платье покажешь, когда взойдет солнце. Все равно во тьме толком ничего не видать.

Взявшись за руки, они двинулись в лабиринт лазов и переулков, стремясь поскорее покинуть столь многолюдный, удивительный, и, вместе с тем, негостеприимный город.

Пока шли от города, стремясь уйти как можно дальше, небо посветлело настолько, что проявились малейшие камешки на дороге. Когда же последние домишки скрылись из глаз, свернули в одну из рощиц, выбрав самую, как показалось, непролазную. В свете наступающего дня костер казался излишеством, но где, как ни у пламени, отдохнуть, переживая волнения минувшего дня? И теперь оба сидели рядышком, неотрывно глядя в изменчивые языки огня.

Мычка подкинул в костер дров, пошевелил, глядя на брызнувшие во все стороны сердитые искры, сказал задумчиво:

— Я провел в городе совсем немного, но успел соскучиться по всему этому, — он повел взглядом вокруг, — словно не был в лесу добрую половину цикла.

Зимородок отозвалась чуть слышно:

— А я даже и не знаю. С одной стороны, меня привели силой, но с другой, там столько всего необычного и прекрасного!

— Прекрасные застенки? — Мычка взглянул с любопытством.

Зимородок вздохнула, ответила с грустью:

— То, что неприемлемо для мужчины, женщина воспринимает совсем, совсем по-другому.

— Что же там хорошего? — Мычка в изумлении вздернул бровь. — Мягкие ковры да вкусная пища?

Зимородок поморщилась, сказала с неудовольствием:

— Не нужно все сводить к одним лишь удобствам! — Помолчав, произнесла мечтательно: — Большой город, много интересных людей, увлекательных занятий. Со мной на этаже жили прекрасные, умные девушки, мы могли говорить бесконечно. А одежда, какая там одежда. Чего стоят одни лишь ткани: мягкие, полупрозрачные, почти невесомые! А украшения. У меня в жизни не было ничего подобного. А там — целые шкатулки. Бери, что хочешь, носи на здоровье.

Мычка покачал головой, сказал скептически:

— Даже забитая под завязку драгоценностями, клетка остается клеткой.

Зимородок дернула плечом, сказала с досадой:

— У вас в деревне девушки разве не создают семью?

Удивленный очевидностью ответа, Мычка пожал плечами.

— Создают. Но при чем тут…

Зимородок перебила, продолжила сердито:

— Не готовят пищу, не нянчат детей, не убирают дом?

Не понимая, к чему клонит подруга, Мычка ответил честно:

— Все так. И готовят, и нянчат, и убирают, и много чего еще.

Зимородок сверкнула глазами, сказала недобро:

— А ты не думал, что для женщины семья — та же клетка? С той лишь разницей, что с драгоценностями не густо, а вот работы хоть отбавляй.

Мычка несколько мгновений внимательно смотрел на спутницу, пытаясь понять, шутит ли она, однако, убедившись, что девушка более чем серьезна, сказал потрясенно:

— Но ведь это совсем, совсем разные вещи. У нас в деревне девушка выходит за кого хочет, по взаимному согласию и ко всеобщей радости. А у тебя… у вас, тех кто делил с тобой темницу… Ведь вас всех стащили насильно, не спрашивая, заставили служить единовластному хозяину. Как животных, как вещи!

Зимородок поморщилась, сказала с неудовольствием:

— Ну, положим, не всех, кое-кто этого долго и упорно добивался. Да и насчет вещей ты, скажем прямо, погорячился. Вполне себе человеческое отношение. Да, согласна, не без ограничений. Когда захочешь не выйдешь, куда попало не пойдешь. Но в целом положение более чем достойное. Обязанностей меньше, удобств больше.

Мычка смотрел очумело, будто из чащи вдруг вышло невиданное чудо, присело у костра, и сидит себе, рассказывает. Сглотнув, он выдавил с натужной улыбкой:

— Надеюсь, это все же шутка.

Зимородок вздохнула, сказала с горечью, какой он раньше никогда не замечал:

— Возможно, в вашей деревне все именно так, но в других местах все совсем по-другому, и, поверь, не в лучшую сторону.

Мычка молчал так долго, что Зимородок погрузилась в мысли, решив, что спутнику надоела беседа, наконец шевельнулся, сказал вымученно:

— Получается, все что я сделал, оказалось никому не нужной тратой времени и сил, и лучше было оставить, как есть?

Под пронзающим взглядом вершинника Зимородок потупилась, сказала чуть слышно:

— Нет, конечно же нет. Просто… там так красиво и хорошо. У меня в деревне не было и сотой доли таких удобств, а уж после бесконечного, зачастую мучительного путешествия, когда от голода сводит желудок, ноги покрыты кровоточащими мозолями, а одежда грязна настолько, что стирай — не стирай, чище не становится, дом женской половины показался небесными чертогами.

Мычка ощутил, как запылали щеки. Он и не думал, что путь причиняет спутнице такие мучения. Всегда подтянута, бодра, быстра на колкость и легка на подъем, девушка казалась воплощенным идеалом спутника. А оказалось, что под панцирем язвительности и бравады крылась хрупкая, чувствительная сердцевина, которую, не смотря на все чутье, он так и не смог раскрыть.

Ощутив безотчетное побуждение, он порывисто встал, шагнув к девушке, крепко обнял, прижал, ощутив, как та сперва испуганно вздрогнула, но тут же расслабилась, прижалась доверчиво и открыто, признавая в нем защитника и хранителя. Так они стояли еще долго, ощущая удивительное единение, когда не требуется слов, а все что нужно, это вот так, стоять, прижавшись друг к другу. А потом, когда костер угас, а солнце поднялось выше, заснули в обнимку, словно брат и сестра, под умиротворяющий шелест листьев и пение птиц.

И вновь луга сменяют друг друга, сливаются, растекаются рекой, словно лужицы в ливень, так что не различить, где кончается одно, а где начинается следующее. Рощи встречаются все реже, мельчают, разбиваются небольшими группками деревьев, где от одного до другого края десяток — другой шагов. Воздух становится суше, прокаленный солнцем, обжигает легкие, высушивает ноздри, так что даже мелкие речушки и полупересохшие озерца кажутся даром небес, где можно вволю напиться, постирать одежду, омыть зудящее от пота и пыли тело.

Каждый день, едва занималась заря, Мычка будил Зимородок, наскоро перекусив, и собрав вещи, выступали в путь. Прохлада ночи и влажные космы тумана бодрили, придавали сил, и к моменту, когда солнце, выглянув из-за окоема, начинало неспешно взбираться на небосклон, оба окончательно просыпались, бодро шагали вперед, поглядывая вокруг и оживленно переговариваясь.

Заметив подходящее место, останавливались перекусить, но чаще жевали на ходу, доставая из заплечного мешка остатки ужина. Ближе к полудню, когда воздух прогревался, а солнце начинало нестерпимо жечь, отыскивали рощицу, или заросли кустов, где, погрузившись в дремоту, пережидали жаркое время.