Василий Блюм - Мычка

Рука потянулась к ножу, а глаза вычленили в наступающей мгле подходящую ель, и вскоре аккуратный шалашик из разлапистых ветвей, распространяя пряный смоляной запах, уже манил создателя. Пристроив рогатину у входа, и завернувшись в плащ, Мычка расположился на ночлег. На этот раз заснуть оказалось сложнее. Мешали тревожные мысли, заставляя беспокойно ворочаться, желудок голодно урчал, к тому же стало заметно холоднее. Изрядно промучившись, Мычка наконец забылся.

Он проснулся с гудящей головой и ощущением угнездившегося глубоко внутри холода. Застыв за ночь, мышцы двигались с трудом, каждое движение отзывалось острой болью. Выбивая зубами дробь, Мычка скинул куртку, захватив ладонями по горстке снега, принялся растираться. От острого холода он замычал, задергался, но продолжил лишь с большей яростью. Наконец действие возымело эффект. Кожа покраснела, а сердце застучало сильнее, разгоняя по жилам кровь. Набросив куртку, Мычка привычно проверил мешок, подхватил рогатину, и побрел в прежнем направлении.

Миновал полдень. Исполненный нехороших предчувствий, Мычка осматривался все чаще, но вокруг, куда ни глянь, лишь молчаливая стена леса. Проходя мимо высоких деревьев, он с надеждой смотрел вверх, но, едва подняв глаза, ронял вновь. Снегопад продолжался, и надежда увидеть отчий дом, взобравшись на вершину, гасла. Напрасно он всматривался в снег, ни следов, ни тропинок, лишь влажный блеск свежего снега, холодный и непрерывный.

Вскоре подкрался голод. Сперва слабый, вскоре он усилился, начал терзать внутренности. Рассчитывая обнаружить зверя, Мычка вертел головой все чаще, но тщетно, ни следов, ни шевеленья. Даже птицы затихли, будто под плотной пеленой снега лес начисто вымер. В груди разлилось тяжелое предчувствие — третьей ночи под открытым небом он не переживет.

Серая пелена небес потускнела, а следом потускнел весь мир. Где-то высоко, отрезанное от земли стеной туч, сияет солнце. Но даже там вскоре наступит ночь. Здесь же, под раскидистыми кронами деревьев, в укутанном снегом лесу, тьма настанет гораздо-гораздо раньше. Третий день подряд ему сопутствует удача, путь не пересек ни один из многочисленных хищников леса. Но удача не длится вечно. Изнуренные голодом, рано или поздно охотники выйдут из своих нор, и если в первый, да и во второй день, он вполне мог рассчитывать на собственные силы, то сейчас, измученное долгим путем, и терзаемое голодом, тело может дать слабину. Глаза неверно оценят расстояние, не вовремя дрогнет рука, и, едва начавшись, его жизненный путь прервется.

В груди болезненно заныло, а глаза увлажнились. Возникло сильнейшее желание спрятаться, укрыться в теплом тихом месте от бездушного мира, что со спокойствием камня взирает на гибель тысяч существ, будь то одряхлевшее от старости дерево, или полный сил молодой охотник. Жалость к себе накрыла волной, ударила в живот так, что перехватило дыхание, стиснула горло. Кривя губы, и изо всех стискивая челюсти, чтобы не разрыдаться, Мычка остановился возле старой сосны, уткнувшись лбом в ствол, замер.

Среди плывущих перед глазами цветных пятен протаяли лики родных: неободрительно качает головой дед, мать прожигает суровым взором, насмешливо смотрят братья, лишь младшая сестра ласково улыбается, в ее глазах понимание и поддержка.

Налипший на кору снег охладил лицо, стало легче, или это так подействовали воспоминания? Мычка встряхнулся, перехватив рогатину, вновь двинулся в путь, сперва нерешительно, но с каждым мгновением вновь обретая уверенность.

Ночь наступает неумолимо. Стволы деревьев начинают расплываться, а кусты растекаются в серые пятна, смешиваясь со сгущающимся сумраком. Голод разгорается все сильнее. Уже не просто сосет под ложечкой — сводит спазмами желудок, да так, что приходится сжимать зубы, чтобы не завыть от боли. Сил все меньше. Все тяжелее идти. Ноги все чаще спотыкаются, не в силах переступать многочисленные сучья-преграды, проваливаются в заполненные водой невидимые ямы. Рука с трудом удерживает рогатину, еще немного, и пальцы разожмутся, древко выскользнет, и уже нельзя будет остановиться, поднять, потому что продолжить путь не хватит сил.

Где-то неподалеку тоскливо завыло. Подхватывая, завыло с другой. И вот уже весь лес наполнен заунывным, тянущим душу воем, доносящимся, кажется, отовсюду: слева, справа, сзади. Звери вышли на охоту, скоро они соберутся в стаю, возьмут след, и тогда все кончится быстро и легко, ведь даже для того, чтобы перерезать себе горло засапожным ножом, уже не хватит ни времени, ни сил.

Ноздрей коснулся запах, слабый, едва различимый среди множества лесных ароматов, но сердце забилось радостно, а в груди потеплело. Привычный, не привлекавший внимания в обыденной жизни, сейчас запах показался сладким и желанным. Запах дыма, сгорающие в печи сучья, волны живительного тепла и шкворчащая на вертеле тушка. Он все-таки дошел. Превозмогая слабость, голод и страх, дошел, выбрался из цепких лап заснеженного леса!

Еще немного, и он сможет увидеть родных, ощутить тепло огня, утолить голод… Мычка завертел головой, пытаясь определить направление, пошел, а затем и побежал. Силы вернулись. Подстегиваемый нетерпением, он полетел, как на крыльях. Словно и не было утомительного трехдневного перехода. Еще чуток, еще немного! Последнее усилие.

Вой больше не резал уши, ослабев, остался позади, чтобы вскоре затихнуть. Звери не учуяли добычу, или, опасаясь близости жилья, не решились преследовать. А если бы и решились — вряд ли успели. Ведь жилье так близко. Он знает здесь все тропки, каждое дерево. Правда, почему-то, ноги все чаще проваливаются в ямки, а по лицу, выныривая словно ниоткуда, наотмашь бьют ветви. Но это все из-за снегопада, что покрыл все вокруг белым мехом, изменив до неузнаваемости, да и усталость дает о себе знать.

Мычка с разбегу вылетел на открытое пространство. Стемнело настолько, что он и не понял, отчего стена леса вдруг кончилась, а впереди, пугающая, обозначилась чернота. Он сделал по инерции шаг, другой. В грудь уперлось острое. От неожиданности Мычка замер, протер слезящиеся от налипшего на лицо снега глаза, всмотрелся. Впереди, в паре шагов, начинается частокол, высокая изгородь из подогнанных друг к другу бревен. Из частокола, через равные промежутки, снизу вверх, угрожающе топорщатся заостренные колья. Пробеги он на шаг дальше — нанизал бы себя, словно тушу на вертел.

Пальцы ощупывают острие кола, взгляд вновь и вновь обшаривает частокол. Когда успели поставить частокол, а главное — зачем? От чего может понадобиться защита в лесу, к тому же целой деревне? Неужели за те три дня, что он отсутствовал, случилось нечто ужасное?