Василий Блюм - Мычка

Приветствуя, Мычка поднял руку, сказал нараспев:

— Приветствую вас, охотники. Меня приютили ночью, чем спасли жизнь, и я бесконечно благодарен.

Парни не пошевелились, лишь глаза — черные точки — раз за разом пробегают по фигуре чужака, оценивая, сравнивая, сопоставляя. Под пристальными взглядами Мычка ощутил неловкость, но, не зная местных обычаев, терпеливо ждал, когда охотники удовлетворят любопытство. Особенно часто взгляды парней скользят по его лицу, уходят в сторону, надолго задерживаются по сторонам головы. Мычка никак не мог взять в толк, на что там можно смотреть, и даже невольно коснулся головы рукой, проверяя, не запуталась ли в волосах трава или кусочки грязи.

Закончив осмотр, парни, как один, повернулись, молча двинулись в сторону. Мычка проследил за ними взглядом: гордо расправленные плечи, подчеркнуто выпрямленные спины. От парней веет явным пренебрежением. Мычка закусил губу, в его родной деревне так не обращались ни с кем, даже с провинившимися, но лишь вздохнул, с усилием отогнал неприятные мысли. Чужая жизнь, другие нравы. Пока он здесь, придется мириться. Даже если случится задержаться. Но он уж постарается, чтобы задержка оказалась не долгой.

Протяжно скрипнуло. Отвлекшись от тяжелых раздумий, Мычка повернулся. Из-за двери, сдвинув брови, сурово смотрит хозяин. Заметив, что привлек внимание, он приглашающе мотнул головой, исчез в глубине дома. Помедлив, Мычка двинулся следом, переступив порог, окинул жилище взглядом. Все похоже, и, одновременно, не так, как в родной деревне: небольшие сенцы, вдоль стены рядком выстроилась обувка, на крюках, зацепленные за ворот, висят куртки. В углу груда хвороста, тут же ворох грязного тряпья.

Мычка разулся, прошел в жилую часть. Просторная комната в два окна, вдоль стен заставленные горшками лавки, в дальнем углу почерневшая от времени печь. В отгороженном от комнаты металлической заслонкой жерле яростно пылает огонь, распространяя вокруг живительные волны тепла. Почти треть помещения занимает здоровенный стол. Судя по глубоким царапинам и сколам поверхности, стол не столько трапезная, сколько место для работы.

Возле печи хлопочет хозяйка — дородная женщина: волосы цвета пожухлой травы растрепаны, свешивающиеся с одежды многочисленные лоскутки колышутся при каждом движении. Хозяин сидит за столом, время от времени сурово поглядывает в сторону соседней комнаты, где из-за занавески нет-нет, да выглянут исполненные любопытства детские лица.

— Садись. — Заметив, что Мычка замялся, хозяин уточнил: — Да за стол садись, чего уж.

Мычка благодарно кивнул, примостился на лавочку. Тут же перед ним возникла миска с дымящейся похлебкой. От одуряющего запаха закружилась голова. Мычка с трудом удержался, чтобы не опрокинуть варево сразу в глотку, взял предложенную ложку, зачерпнул, неторопливо положил в рот. По гортани разлилось тепло, проникло глубже. Язык затрепетал, впитывая живительный мясной вкус. Он еще не пробовал столь вкусной похлебки! Рука заходила чаще, ложка замелькала, перекладывая содержимое миски в рот.

Хозяин сидит молча, во взгляде одобрение. Любому приятно, когда хвалят, пусть даже это всего лишь пища, и хвалят не словами, а смачным чавканьем и стуком ложки. И Мычка хвалил, хвалил, как никогда раньше, зачерпывал как можно больше, плескал на стол, прикусывал губы.

— Поел? — Хозяин вопросительно изогнул бровь.

— Еще как! — воскликнул Мычка с подъемом.

— Хорошо. — Из глаз мужчины исчезло одобрение, а лицо стало суровым. — Теперь сказывай.

Выскоблив из миски последние капли, Мычка ненадолго задумался. Рассказать, как есть, ведь в его умыслах нет зла. Да и какое может быть зло? Охотник охотнику брат и товарищ, всегда поможет, всегда выручит. На бесконечных лесных просторах нечего делить, не из-за чего драться. Только почему лицо хозяина временами твердеет, превращаясь в каменную маску, а во взгляде мелькает непонятная угроза, отчего возникает сильнейшее желание распрощаться, и как можно быстрее уйти?

Заметив колебания гостя, Хозяин пожевал губами, произнес:

— Ладно, паря, вижу правду говорить не хочешь. Пока не ляпнул чего, не подумав, договоримся так. За услугу услугой ответишь, чтобы обид не было. Седьмицу, другую побатрачишь — отблагодаришь. Оклемаешься, вон, с лица совсем спал, ни рожи ни кожи, только кости и торчат, а заодно решишь, дальше пойти, или здесь остаться.

Мычка опешил. Отблагодарить за помощь несомненно нужно, но батрачить седьмицу, тем более две, всего лишь за ночь в холодном, насквозь пропыленном сарае… В родной деревне, зайди кто подобным образом на огонек, отогрели бы, спать уложили, а на утро проводили, да еще и узелок с пищей выдали. Мычка пытливо взглянул на хозяина, не смеется ли. Но лицо собеседника сурово, из-под морщинистых век настороженно и цепко сверкают глаза, порой приобретая то странное выражение, что промелькнуло с самой первой встречи.

Однако, какой бы несоизмеримой не казалась благодарность, хозяина придется уважить. Лупцуя жестким шершавым ремнем за очередную провинность, отец, бывало, говаривал — за проступки ответ держи, чтобы впредь неповадно было. За эти дни он совершал ошибки трижды: погнался за кабаном, потерялся, и, главное, покинул деревню, когда должен был оставаться на месте. За подобное не то что седьмицу — до весны работать мало!

Мычка вздохнул, сказал с чувством вины:

— Побатрачу сколько скажешь.

Хозяин покивал, сказал с заметным довольством:

— Вижу, парень ты смышленый. Будешь батрачить хорошо — расстанемся полюбовно. Но смотри, — он вновь нахмурился, — с местными не зарывайся, и гонор не кажи. Иначе живо растолкуют, кто есть кто, да так, что небо с овчинку покажется. Здесь таких не любят.

Последние слова хозяин произнес с такой глухой ненавистью, что Мычка содрогнулся, спросил едва слышно:

— Каких?

Собеседник вздернул губу в кривой ухмылке, так что стали видны пожелтевшие кривые зубы, прошептал:

— Вершинников — нечисть лесную.

— Вершинников?

Мычка некоторое время непонимающе моргал, но, перехватив взгляд хозяина, едва не буравящий голову, невольно вздернул руку. Пальцы коснулись волос, чуть сдвинулись, дотронувшись до уха, замерли.

Хозяин покивал, произнес с нажимом:

— Их, их, родимых. Тем и отличаются, что уши, как у зверья — острые, да подвижные. — Заметив, как Мычка поспешно взъерошил волосы, он оскалился, добавил: — Да и статью. Что стар, что млад — все поджарые, тонкокостные, что твой хорек. Не силой — ловкостью берут. Ну и, конечно, кожа.

— А с кожей что? — чувствуя, как перехватило горло, прошептал Мычка.

Хозяин пожал плечами.

— Бледные. Даже на солнце не темнеют. Одно слово — нечисть. — Добавил с насмешкой: — Да что я все рассказываю, а то сам не знаешь? А коли забыл, ха-ха, в воду глянь, или в таз начищенный, живо вспомнишь.