Кэтрин Пурди - Сжигающее стекло (ЛП)

убить невиновного мальчика для того, чтобы место императора точно заняли вы.

Глаза Валко вспыхнули от негодования. Его аура, казалось, пыталась раскрыть мне весь

гнев, на который он только способен.

- Ваше сердце становится чёрствым, - продолжила я перед тем, как он смог вставить хоть

слово. Я чувствовала его гнев. Достигая абсолютной связи, я понимала, что должна

разделить с ним то звериное чувство, что покоилось в нём. Больше. Я сама должна была

стать зверем. – Вы убиваете невиновных так, будто они не больше, чем пешки на вашей

доске, - я чувствовала прилив смелости. Страх сочился через мою кожу. Я знаю, что

провоцировала его, но, если откажусь от какой-либо сдержанности, я не смогу

контролировать свой характер. Я не смогу контролировать себя.

- О своей власти вы заботитесь больше, чем о жизнях сотен тысяч ваших людей. – Мой

голос стал громче. Я говорила ему правду. Чем больше слов – тем яростнее я становилась, чувствуя прилив его ненависти. – Вы отбираете сыновей от своих матерей, забывая при

этом, каково было вам, когда то же самое забрали у вас, - на моём лице появилась дикая

улыбка. – Они познают ту же боль, что и вы. И они умрут, как солдаты Рузанина, но

почувствовав это. – Я выпрямила плечи, ощущая, как самомнение Валко стало

затапливать меня. – Вы хотите завоевать весь мир, все земли, от Эсценгарда за горами до

лесов Шенгли. Вы будете делать это до того момента, пока весь мир не окажется под

вашей ногой и вы не растопчите всё, что завоевали. Вот тогда люди поймут, что вы –

великий правитель. Они будут поднимать свои лица от грязи, и кланяться вам.

- Это всё, Имперская Прорицательница? – спросил он. Губы Валко сжались в тонкую

линию, а глаза метали молнии. Тысячи тёмных эмоций кишели под маской его

безразличия.

- Да, - я отошла от него буквально на шаг, чувствуя его едва сдерживаемую ярость. – И вы

были правы. Это поймёт даже ребёнок.

Его рука поднялась, чтобы ударить меня. Я попыталась защититься, но его удар был

таким сильным, что я отшатнулась и повела головой. Теперь весь мир был в разноцветных

пятнах.

- Ты забыла упомянуть то, что к тебе чувствую я, - его горячее дыхание резало взор.

Я выпрямилась и гордо встретилась с ним взглядами, несмотря на боль в голове. Страх

был внутри меня, а воздух едва входил в мои лёгкие. Я отказалась подчиняться любимому

трюку императора, который он использовал всякий раз, чтобы подавить меня.

- Абсолютное разочарование, - ответила я ему. – Ненависть. Что-то хуже, чем стыд, ведь

вы думали, что любите меня.

Валко одобрительно выдохнул. Он направился к чёрному лакированному комоду в

дальнем углу комнаты и, открыв один из ящиков, достал оттуда два поблёскивавших

предмета: ключ из латуни и тонкий кинжал с ризными узорами на рукояти. Последний он

вынул из ножен.

- Знаешь, как умер мой отец? – он вертел кинжал в руке, его ярость смешивалась с немым

назревающим штормом тьмы.

- Чёрный мор, - ответила я, помня о том, что знал каждый человек в Рузанине. Моё сердце

билось всё сильнее. Я не могла оторвать взгляда от оружия в его руках.

- На самом деле, он поборол болезнь, - Валко направился ко мне. Он говорил так, будто

преподаёт историю. Он делает это в тот момент, когда этажом ниже идёт бойня. Сколько

стражей уже мертвы? А сколько крестьян? – И всё же… Болезнь оставила на его лице

шрамы, а одну ногу ему отрезали, вплоть до бедра. Об этом не знает никто, кроме членов

его семьи и врачей. Но не вижу никаких преград, которые не позволили бы мне рассказать

это тебе. Во всяком случае, не сейчас. Разожми пальцы.

Он приказывал мне. Снаружи крики становились всё громче, они перерастали в ужасные

проклятья. Я сглотнула и на секунду оглянулась на балкон, изо всех сил пытаясь делать

так, чтобы эмоции крестьян не проникли в меня.

- Не думай о них, - сказал Валко. – У моих стражей в руках отличное оружие. Сколько бы

крестьян ни было, их припасы всё же имеют свойство заканчиваться. В тот момент как

мои люди располагают достаточным количеством оружия.

Меня охватила паника, ведь моя защита против всех этих аур слабла. Но я не могла

позволить ей проникнуть внутрь меня. Я испугалась от одного воспоминания о том, что

произошло в тот раз, когда я позволила аурам людей захватить меня. Я допустила ошибку, так сильно веруя в крестьян. Но Валко был прав. Я чувствовала то, как эта неоспоримая

правда кошкой скребётся у меня в душе, отчаянье разрезало воздух с каждым выстрелом

мушкета.

- Разожми пальцы, - повторил Валко.

Я замешкалась, но затем протянула ему дрожащую руку. Найти с ним общий язык. Найти

связь между нашими аурами, по-настоящему почувствовать то, что чувствовал он. А

после, положить этому конец. Заставить его сделать так, чтобы стражи отступили.

- Лезвие никогда не протирали, - Валко приподнял бровь. – Кровь императора,

благословлённая Богами, стала реликвией, - он схватил меня за запястье. – Если ты

можешь чувствовать ауру мёртвых, значит, ты сможешь почувствовать правду о том, как

умер мой отец.

- Нет, пожалуйста, - мои глаза расширились от ужаса. Валко же приставил лезвие к моей

ладони, и крик тёмного страдания разорвало моё горло.

- Он был потерянным, - я ахнула. Моя рука дрожала от того, как быстро император её

схватил. – Он был более потерянным, чем вы. Он был более одинок, чем вы все могли

представить, - Эмпатия. Связь. Я должна была проникнуть в ауру Айзеа и найти с

помощью этого связь с Валко. – Твой отец боялся. Он боялся быть отвергнутым. Из-за

того, что его лицо было обезображено, он был не уверен, он многого опасался. Он боялся

того, что его династия уже не будет такой сильной и влиятельной. Несмотря на то, что так

он отрёкся от своих детей.

У меня не было дара чтения мыслей императора Айзеа, но я пыталась зацепиться за его

эмоции в надежде понять, что его эмоции могли бы мне сказать. Что-то из этого я могла

бы подчерпнуть из того, что сказал Валко. Из всего того, что я узнала о том, как вёл себя

император с детьми, не трудно было понять логику его страданий.

На коже появился пот. Мне нужно было царапать её, мне нужно было усугубить

ситуацию. Хныкая, я наблюдала, как моя ладонь скользит по лезвию кинжала. Внезапно я

почувствовала, что острый край – это путь освобождения. Моё тело тряслось от этой

тоски. Моя голова раскалывалась от боли, а пульс гремел в висках. Эмоции Айзеа были

настолько сильными, что грозились заползти в самые дальние уголки моего разума. Как

человек, имея так много боли в душе, может жить с ней?

- Ваш отец покончил с собой? – спросила я, пытаясь открыть ладонь, чтобы разорвать эту