Энн Райс - Талтос

— Выйди отсюда, Мона, — велела она. — Дай мне осмотреть Эрона.

Ноги у нее дрожали, а руки и того пуще. Это было похоже на старую медицинскую шутку: ты сидишь почти парализованный, скрюченный, и кто-то спрашивает: «А чем ты зарабатываешь на жизнь?» — а ты отвечаешь: «Я не-не-нейрохирург!»

Роуан оперлась о стол левой рукой и подняла простыню, накрывавшую тело. Машина не задела лицо. Это действительно был Эрон.

Морг не место, где можно было выразить Эрону почтение, вспомнить его бесконечную доброту и тщетные попытки помочь ей. Возможно, лишь один образ, вспыхнувший ярко, мог заслонить собой грязь, вонь и ужасный вид некогда достойного тела, превратившегося в бесформенную груду на испачканном столе.

Эрон Лайтнер на похоронах ее матери. Эрон Лайтнер берет ее за руку и помогает пройти сквозь толпу абсолютно незнакомых людей туда, где собралась ее родня, приблизиться к гробу матери. Эрон, понимающий, что это именно то, чего хотела Роуан и что должна была сделать, — взглянуть на любовно подкрашенное и надушенное тело Дейрдре Мэйфейр.

Но никакая косметика не коснулась мужчины, что лежал здесь, недостижимый и абсолютно безразличный, его сверкающих седых волос — символа мудрости, всегда сочетавшейся с необычным жизнелюбием. Светлые глаза Эрона оставались открытыми, но были, безусловно, мертвы. Его губы расслабились, приняв, наверное, более естественные очертания, говорившие о жизни, прожитой с удивительно малой толикой горечи, гнева или злости…

Роуан положила ладонь на лоб Эрона, слегка отодвинула в сторону волосы, потом вернула их на место. Она сочла, что смерть наступила меньше двух часов назад.

Грудь Эрона была раздавлена. Кровь пропитала рубашку и пальто. Без сомнения, его легкие моментально разорвались, но еще до этого сердце, скорее всего, было смято.

Роуан нежно коснулась его губ, чуть раздвигая их, как будто была его возлюбленной и поддразнивала Эрона, собираясь его поцеловать. Глаза Роуан увлажнились, а чувство печали внезапно стало необычайно глубоким… Ей вспомнились запахи похорон Дейрдре, всепроникающий аромат белых цветов. Рот Эрона был полон крови.

Роуан заглянула в его глаза, не ответившие ей взглядом: «Понимаю тебя, люблю тебя!» Да, он должен был погибнуть мгновенно. Первым умерло сердце, не мозг. Роуан опустила его веки и задержалась на них пальцами.

Кто в этой темнице смог бы провести правильное вскрытие? Посмотреть только на пятна на стенах… Дурные запахи, вонь из ящиков.

Роуан сдвинула простыню дальше, а потом отбросила ее в сторону, то ли неловко, то ли нетерпеливо — она и сама не могла бы сказать. Правая нога была раздроблена. Ясно: нижняя часть ноги была совсем оторвана, ее потом просто вложили в шерстяные брюки. На правой руке осталось всего три пальца. Другие два полностью отсутствовали. Кто-нибудь догадался их подобрать?

Раздался какой-то скрип. Это вошел китаец-детектив, и гравий, прилипший к его подошвам, издал этот ужасный шум.

— Вы в порядке, доктор?

— Да, — ответила Роуан. — Я почти закончила.

Она обошла стол. Положила одну ладонь на голову Эрона, вторую на его шею и замерла, думая, прислушиваясь, ощущая.

Это ведь был наезд машины, примитивный и дикий. Если Эрон страдал, никакие картины случившегося не висели теперь возле него. Если он и пытался выжить, теперь это никогда не узнать. Беатрис видела, как он пытался увернуться от автомобиля. Во всяком случае, ей так показалось. Мэри-Джейн Мэйфейр заявила: «Он пробовал отскочить. Но не смог».

Наконец Роуан отступила от стола. Ей нужно было помыть руки. Но где? Она подошла к раковине, повернула древний кран и подставила пальцы под струю. Потом отвернулась от раковины и, сунув руки в карманы хлопковой куртки, прошла мимо полицейского обратно в маленькую переднюю с ящиками для невостребованных тел.

Майкл был там. Он держал в руке сигарету. Воротник у него был расстегнут, и весь его облик свидетельствовал о глубоком горе и напряжении, вызванном предстоявшей тяжкой обязанностью утешать.

— Хочешь на него взглянуть? — спросила Роуан. Горло у нее все еще болело, но для нее это уже не имело никакого значения. — Лицо у него в порядке. Но на остальное не смотри.

— Нет, пожалуй, — ответил Майкл. — Мне никогда не приходилось оказываться в таком положении. Если ты говоришь, что он умер от наезда машины, и больше я ничего не узнаю, я не хочу на него смотреть.

— Понимаю.

— От здешней вони меня тошнит. И Мону затошнило.

— А для меня все это когда-то было привычным, — сказала Роуан.

Майкл подошел к Роуан ближе, большой грубоватой ладонью обхватил ее шею и неловко поцеловал — совсем не так нежно и виновато, как целовал все долгие недели ее молчания. Он содрогнулся с головы до ног, а Роуан раскрыла губы и ответила на его поцелуй, сжав его в объятиях. По крайней мере, попыталась сжать.

— Я должен уйти отсюда, — сказал Майкл.

Роуан отступила от него всего на шаг и посмотрела в другое помещение, на окровавленную бесформенную груду на столе. Китаец-полицейский вернул на место простыню — то ли из уважения, то ли для порядка.

Майкл смотрел на ящики, выстроившиеся вдоль стены напротив. Лежащие в них тела издавали гнусную вонь. Роуан тоже посмотрела туда. Один из ящиков был приоткрыт, видимо, потому, что закрыть его было невозможно, и она заметила, что внутри лежат два трупа: темная голова лицом вверх, а прямо на ней — разлагающаяся розовая нога другого тела. На лице темнокожего тоже виднелись следы разложения. Но ужас был не в этом, а в том, что эти двое теперь неразделимы. Никому не нужная смерть, в некоем подобии интимного объятия, как возлюбленные…

— Я не могу… — пробормотал Майкл.

— Знаю, идем, — ответила Роуан.

К тому времени, когда они сели в машину, Мона перестала плакать. Она сидела, уставившись в окно, так глубоко погрузившись в мысли, что не допускала никаких разговоров, никакого отвлечения. Время от времени она поворачивалась и бросала взгляд на Роуан. Роуан встречалась с ней глазами и ощущала всю силу Моны и ее тепло. За те три недели, пока это дитя изливало ей свою душу — это было поэтичное повествование, которое частенько становилось просто звуком для Роуан в ее сомнамбулическом состоянии, — Роуан искренне полюбила Мону.

Наследница — та, которой предстояло выносить ребенка, чтобы тот впоследствии взвалил на себя весь груз наследия семьи. Дитя с живой утробой и в то же время со страстью опытной женщины. Дитя, которое держало в объятиях Майкла, которое в своей щедрости и неведении ничего не боялось: ни того, что сердце Майкла изношено, ни того, что он может умереть на вершине страсти. Но он не умер. Он выбрался из своего болезненного состояния и был готов вернуться к жене. А вина теперь лежала на Моне, слишком опьяненной, запутавшейся во всем том, что ей пришлось узнать и пережить.