Кэтрин Валенте - Сказки сироты: В ночном саду

Я висел на своих досках, и по моей коже будто ползали мурашки. Дыхание стало неглубоким и быстрым, мне всё время не хватало воздуха. Став юным мальчиком, я по-прежнему висел на стене, как портрет самого себя; моя кожа затвердела, превратившись в подобие чешуи, все волосы выпали, но зуд и жжение не прекратились. Однако я по-прежнему не мог чесаться. Легчайшее дуновение морковного ветерка через окно вызывало страшные муки, лишая воздуха и иссушая кожу сквозь бинты.

– Смерть у окна, – шептал отец матери после трапезы из морковного супа и морковной ботвы. Я глядел, но сквозь закопчённое окно не видел ничего, кроме болезненной луны, похожей на семечко в чёрной борозде.

– Он у дверей Смерти, – шептала мать отцу, когда мои вздохи сделались редкими и свистящими, точно сорняки на грядках. Я глядел – но меня держали в спальне, где была одна дверь – толстая, покорёженная, наша собственная.

А когда я был совсем плох и из моего рта на пол текла оранжевая рвота, родители качали головами и говорили:

– Смерть за его плечом.

Я извивался, чтобы увидеть эту тень за моей спиной, но там никого не было.

Вскоре после того, как мне исполнилось двенадцать, всё наконец прекратилось. Будто странное существо коснулось меня в ночи, и моя чешуйчатая, шелушащаяся кожа смягчилась. Я опять начал дышать полной грудью, со временем у меня даже отросли волосы. Казалось, я никогда не болел. Моя мать, чью радость можно было измерять в бушелях, развернула пелёнки, отвязала мои руки от досок и увидела, что её сын вырос, – раньше она могла видеть меня лишь по частям, когда меняла повязки. Я был темноволосым и темноглазым, кожа моя походила на поле после засухи, но шрамы начинали бледнеть. Однако мой взгляд мать не могла вынести.

Родителям не терпелось отправить меня работать в поле, ведь было пропущено столько лет, но я перестал чесаться не для того, чтобы начать ковыряться в земле.

– Все эти годы вы говорили, что Смерть рядом, но я никого не видел. Прежде чем посвятить свою жизнь морковке и коровам, я разыщу Смерть и спрошу, отчего я не понадобился ей, раз она столько лет жила в моём доме и висела на тех же досках, что и я.

Мои родители обменялись испуганными взглядами, решив, что за время болезни их сын сошел с ума.

– Смерть нельзя искать, – сказали они. – Она сама всех находит. Радуйся, что вы с нею разминулись, и научись выдёргивать корнеплоды из земли так, чтобы они не ломались.

Но у меня был разум ребёнка, и в моём сердце Смерть была высоким человеком в чёрном, который, возможно, ездил верхом на чёрном льве – я никак не мог решить. Раз она была рядом и видела мои страдания, мы точно подружимся. Ведь она успела хорошо меня узнать. Я бы спросил её: раз мы друзья, почему она позволила мне и дальше гореть, а не забрала с собой?

Родители запретили мне думать об этом, и я поступил разумно – выбрался из окна, когда мир погрузился во тьму, и пробрался через поля молодой моркови. Возможно, они скучали по мне, даже плакали. Я не знаю, потому что не вернулся.

Я следовал к своей цели самым логичным образом – искал в тех местах, где Смерть бывала чаще всего. Изнурённые болезнью мужчины и женщины, мертворождённые дети, зачумлённые дома и богадельни, поля битвы, если мне случалось их найти и пробраться вдоль линии фронта в фургоне с провизией, в поисках солдат с самыми тяжкими ранениями. Я даже подружился с отравителями, чтобы быть рядом с их жертвами в последний момент. Я был изобретателен, а моё молодое тело точно навёрстывало упущенное за время, проведенное привязанным к доскам. Я был неутомим и умнел с каждой ложью, произнесённой в присутствии умирающего, в определенном смысле учился. Рассечённая и гниющая плоть уж точно научила меня большему, чем морковь и дождевая вода.

Но Смерть я не нашел.

Я спрашивал каждого доктора и повитуху, солдата и наёмного убийцу. Все говорили одно и то же:

– Не человек ищет Смерть, а Смерть находит человека.

Наконец, сделавшись длинным и упругим, как ивовый прут, я забрёл в королевство, где полыхающее солнце казалось немыслимо красным, в джунглях всё хлюпало от сырости, король был воплощенным ужасом, а дороги выглядели полосами грязи на зелёном фоне. Неподалёку от столицы я промок до пояса, пробираясь через кустарник с широкими листьями, с которых на меня лилась илистая вода. Дорога была ненамного лучше леса, и я пребывал в дурном настроении, когда меня вдруг нагнал незнакомец.

– Здравствуй, мальчик, – сказал этот коротышка, почти гном в цветастом наряде и с волосами, уложенными замысловатым образом, с широким железным ошейником на болтах, закрывавшим всю его шею и часть плеч. Щёки у него были круглые, голос – грубый, как старый столб от забора. Он кивнул, приветствуя меня. – Ты паломник?

– Конечно, нет, с чего вы взяли? – резко бросил я в ответ.

– Только паломники следуют этим путём. Думаю, им кажется, что так они сражаются с трудностями, как душа с телом, – или другая похожая чушь.

– А вы паломник?

– В каком-то смысле.

– Я просто не знал, что есть другая дорога, – мрачно признался я.

– Много и разные. Вероятно, однажды в мире не останется дорог, которые не будут вести к нашим гаваням, башням и церквям. Кто-то на это надеется. Но если ты не паломник, отчего направляешься в Вараахасинд, Город Вепрей, где восседает на престоле Индраджит?

Я со вздохом пустился в объяснения, ставшие к тому времени привычными, как привычен мне собственный язык во рту:

– Я ищу Смерть. Я был у её дверей, она была у моего окна, стояла за моим плечом, но я не смог её увидеть. Я преследую эту цель уже много лет и прошел полмира, разыскивая её. И не говорите, что мне надо ждать, пока она сама меня найдёт, или что такой милый мальчик должен веселиться и играть. Я это слышал. Кое-что похуже тоже.

Человек призадумался; его ошейник поблескивал на солнце, отражая влажную зелёную тропу.

– Нет, я бы ничего подобного тебе не сказал.

Некоторое время мы пробирались сквозь мерзкую грязь. Потом среди толстых деревьев показались первые городские шпили из выкрашенного в белый цвет кирпича.

После долгого молчания человек проговорил:

– Если бы я сказал тебе, что знаю, где живёт Смерть, и с радостью тебя туда провожу?

Я сглотнул.

– Я бы спросил, что вы попросите в обмен на такую услугу.

– Лишь одно: чтобы ты, выслушав Смерть, выслушал и меня – и решил, кто из нас мудрее.

Конечно, были другие, кто говорил, что знает, и меня вели в тёмные переулки с сырыми тенями, где грабили или избивали и оставляли лицом вниз в бесчисленных лужах. Но я не мог себе позволить, следуя к столь необычной цели, отказывать кому бы то ни было. Я пожал плечами и пошел за ним в город, где навесы из свиных шкур затеняли узкие извилистые улочки, а воздух пах ячменным пивом. Я шел за ним по бесконечным террасам из красного кирпича и блестящим рисовым полям, что громоздились друг на друге на склонах холмов, поросших пышной зеленью; полям, разместившимся меж башен и бараков, везде, где можно было устроить пруд.