Франческа Хейг - Огненная проповедь

До меня донеслись смех и крики, а затем я увидела четверых ребят: трех мальчиков и девочку. Они ехали на паре забавных неуклюжих старых осликов, попеременно обгоняя друг друга. Я думала, что дети, по обыкновению, не обратят на меня внимания. Однако слухи по деревне распространились быстро, и сейчас, подъехав и увидев меня с клеймом на лбу, взволнованные дети смогли убедиться в их правдивости. Они окружили меня, молча и с нескрываемым отвращением разглядывая метку омеги.

Первым заговорил Ник, самый высокий мальчик:

— Видимо, Зак теперь сможет ходить в школу.

Он не разговаривал с нами обоими уже несколько лет, если не считать оскорблений, но, похоже, мое клеймо вернуло Заку расположение Ника.

Другой парень подхватил:

— Таким, как ты, тут не место.

— Уже ухожу. — Я попыталась вырваться, но Ник преградил путь и пихнул меня к другим, которые в свою очередь тоже меня оттолкнули. Удары посыпались со всех сторон. Я уронила котомку и прикрыла ожог на лбу. Мальчишки толкали меня, швыряя по кругу, насмехаясь и приговаривая:

— Уродина!

— Тупичка!

— Отброска!

Не убирая рук от лица, я прошептала девочке, которая жила с нами по соседству:

— Пожалуйста, Рут, останови их!

Та потянулась, и на секунду мне показалось, что она сейчас возьмет меня за руку, но вместо этого Рут нагнулась, подняла мою флягу и вылила воду на песчаную землю перед осликом, который попытался хлебнуть.

— Вода из колодца только для альф. Ты слишком долго отравляла его своим нечистым ртом, уродка.

Я дождалась, когда они, не оглядываясь, уйдут, собрала с земли пожитки и спустилась к реке. Опустошив флягу, Рут поступила не слишком жестоко — солоноватая и теплая вода из реки вполне подходила для питья. Наклонившись, я набрала воду. Понятно, почему Рут так поступила: в глазах всех альф и, возможно, даже собственной матери я выглядела отъявленной лгуньей, обманом задержавшейся среди них.

Остальное время я старалась не выходить на дорогу, а пробиралась вдоль берега. Я повязала на голову платок и каждый раз вздрагивала, когда он сползал на лоб и задевал клеймо. Завидев фермершу, гнавшую коз на водопой, я склонила голову и тихо прошмыгнула мимо. Я не притормозила, когда добралась до ущелья, ведущего к зернохранилищам, а даже ускорила шаг, двигаясь дальше на юг.

По словам Зака, у них ушло полдня, чтобы на телеге добраться до поселения омег, где жила Алиса. Я шла пешком, избегала открытых дорог, да и шаги отдавались пульсирующей болью в голове, поэтому путь занял почти три дня. Я по нескольку раз останавливалась, чтобы промыть ожог в реке и съесть кусочек хлеба из котомки, которую собрала мне мама. Спала я на берегу, мысленно благословляя лето за теплые ночи.

На третье утро я вышла на тракт, который сворачивал и поднимался от реки к долине. Теперь люди пугали меня по другой причине: я ступила на территорию омег.

Окрестности изменились. Альфы всегда занимали лучшие земли. Деревня, где я выросла, располагалась в долине, пригодной для земледелия — каждый год зимой река разливалась, оставляя по весне толстый слой плодородного ила. Здесь же, на высокогорье, ничто не препятствовало изнуряющим солнечным лучам, которые выжигали каменистую почву. Пробившаяся местами трава выглядела сухой и бесцветной. Обочины заросли колючим кустарником, ветки заткала паутина, над землей стелился липкий густой туман. Другую странность я заметила, когда мне понадобилось снова наполнить флягу: в первый раз в жизни я не слышала реки, звуки которой всегда сопровождали мою жизнь — плеск высоких волн во время зимнего разлива, жужжание насекомых над летней стоячей водой. Река всегда служила для меня точкой отсчета, по ней я ориентировалась на местности — вверх по течению, то есть на севере, располагалось ущелье с силосными башнями, где мы с Заком проверяли друг друга на смелость. Дальше вверх по течению стоял Уиндхем, наш крупнейший город, где заседал Синедрион. Я никогда не заходила так далеко, но слышала истории об огромных размерах и богатстве Уиндхема. Вниз по течению располагались густонаселенные деревни и обширные поля. Отец несколько раз брал нас с собой в Хавен, ярмарочный городок в дне пути от нашего села — самое дальнее мое путешествие. После Хавена мелкие пороги уводили реку в неизведанные просторы. Сейчас, на территории омег, я все еще могла ориентироваться: интуитивно знала направление, как иногда некоторые эмоции и события. Но вдали от реки я почувствовала себя отрезанной от чего-то привычного, поэтому настороженно озирала неизвестную местность.

Передо мной лежал единственный путь, и я пошла по нему, как и говорила мне мать. С пустынной дороги я сошла только один раз: спустилась за стайкой каких-то шумных птиц к чахлой рощице, которая выросла у основания скалистого кряжа. Там, у ручья, который пробивался из-под разлома, я быстро напилась и вскарабкалась обратно на безлюдную тропу.

Ко времени, когда вдалеке показалось поселение, на равнину опустились вечерние сумерки и в узких окошках зажглись огни. Домов было куда меньше, чем в моей деревне, но их количество не оставляло никаких сомнений. Невысокие лачуги в окружении недавно убранных полей, перемежающихся бесплодными каменистыми залысинами и здоровыми валунами. Стянув с головы платок, я отмахивалась от надоедливых мух, которых привлекал еще незаживший, сочившийся сукровицей ожог на лбу. «Это то, что я есть», — повторила я в который раз и сжала ключ, висевший на шее. Сейчас, пока я брела по пустынной дороге одинокой маленькой фигуркой, мне безумно хотелось, чтобы здесь со мной оказался Зак, хотя я тут же пожурила себя за глупость. Несмотря ни на что, для меня брат был как шум реки: всегда рядом.

В последующие годы я не раз мысленно благословляла Алису за домик и сундучок с бронзовыми монетами, который откопала под кустом лаванды. После шести лет жизни в поселении у меня оставалось лишь несколько монет, но они позволили мне пусть и с трудом, но все же пережить постные месяцы плохого сезона, заплатить оброк мытарям Синедриона — они всегда приходили за деньгами, независимо от того, уродился урожай или нет — и помочь тем, кому в противном случае пришлось бы голодать.

В селении жил и маленький Оскар из моей родной деревни. Его выслали в младенчестве, и вряд ли он меня помнил, но через него я чувствовала связь с деревней и всеми, кого оставила позади. Хотя многие сельчане по-прежнему называли коттедж домом Алисы, я постепенно стала ощущать его своим.

Другие омеги, хоть сперва и отнеслись настороженно, все же ко мне привыкли. Первоначальную настороженность можно было понять: я пришла к ним, заклейменная лишь в тринадцать лет, и это означало, что я никогда не стану в их обществе полностью своей.