Дарья Кузнецова - Песня Вуалей (СИ)

— Иди, работай, — со странной улыбкой кивнул мне хозяин кабинета, и мир вокруг вновь мигнул, изменяясь.

В белоснежной бальной зале, в отличие от парка, было также пусто и тихо, как в предыдущий мой визит сюда. Ноги в мягких кожаных туфлях ступали по каменному полу совершенно бесшумно, и моя реальность от этого не становилась ближе к окружающему миру.

Я плела свои кружева, выпуская собственные иллюзии в заботливо построенные для них декорации, что-то подстраивая, что-то корректируя, что-то изменяя. Акустика и освещение зала вносили свои коррективы, и белый мрамор под ногами иллюзий звучал совсем иначе, чем тёплый деревянный пол моего дома. Да и развернуться здесь им было легче.

Два мира — реальный и мой собственный, — причудливо наслаивались друг на друга, рождая странные парадоксы пространства и времени. Пространство собиралось в складки, выплёвывая проглоченных у входа людей в разных концах залы, коверкая их тела и лица. Время крутилось спиралями и порой бежало вспять; я видела, как люди выходят из зала спиной вперёд, и слышала, как распорядитель задом наперёд читает имена масок удаляющихся фигур. Здесь и сейчас не было титулов и личных имён, лишь красивые образы. Я плавала в этом океане безликих красок, двигалась, что-то кому-то говорила, танцевала, но все мои действия сопровождались странным ощущением театральной постановки, в которой я принимаю участие.

Моя реальность совместилась с окружающим миром по сказочным законам: в тот момент, когда часы дворца пробили полночь. Впрочем, сказка моя была очень страшной, чего пока не понимал никто из гостей.

Жуткий, потусторонний скрежет доселе молчавших дверей оборвал разговоры в зале, привлекая внимание присутствующих к новой гостье. Тонкая гибкая девичья фигура, звонко цокая каблучками и задорно улыбаясь под полумаской, вбежала в зал. Церемониймейстер отобразил на лице растерянность и закопался в свои списки, тщетно пытаясь найти там неучтённую гостью.

А пёстрая и яркая бабочка, которую напоминала своим нарядом и лёгкими движениями девушка, порхнула в центр зала. Опомнившиеся музыканты грянули что-то весело-зажигательное, и гости стряхнули оцепенение, кое-кто начал танец.

А Её тем временем перехватил мужчина в чёрном наряде и простой белой маске без узоров, за талию рванул к себе, вынуждая прижаться ближе. На них почти никто не смотрел; ну и пусть, что этого мужчину тоже никто не знал, и никто не видел, откуда он взялся. Это же маскарад, кому какое дело? Может быть, потом кто-то вспомнит, как Он спускался по одной из боковых лестниц, как стоял у стены с бокалом игристого вина, как увидел Её и ринулся вперёд. Но сейчас Они были частью толпы.

Всё изменилось очень быстро. С грохотом и звоном разлетелся в мелкие осколки витраж. Дождь битого стекла обрушился на гостей; завизжали дамы, кого-то посекло осколками, кто-то начал требовать целителя. А с потолка по нисходящей спирали, под скрип и стоны сбившихся с ритма музыкальных инструментов, с хохотом побежала сцепившаяся руками процессия из мужчин и женщин. Люди, испуганно шепчась, прянули в стороны, освобождая место новым гостям.

Никто пока ещё не понимал, что происходит. Даже когда новоприбывшие своим пением, гиканьем и несколькими чуть расстроенными музыкальными инструментами заглушили и без того деморализованный оркестр. Даже когда закружили в своём танце пёструю бабочку, обтекая своим вниманием фигуру в чёрном. Даже когда безликая маска дёрнула к себе взвизгнувшую и перепуганную барышню, попавшуюся под руку, а пёстрая бабочка с весёлым заразительным смехом утащила в круг белоснежную фигуру хозяина вечера. Постепенно танец захватил всех гостей, кто-то убрал осколки, кто-то оказал пострадавшим помощь, и о новоприбывших забыли.

Кто-то запнулся, когда зал исподволь окутал сладковатый запах тлена с железистым привкусом крови. Но не понял. А потом бабочка, всё так же весело смеясь, выхватила из декоративных ножен какого-то кавалера не менее декоративный нож и лёгким, уверенным движением, не снимая с лица улыбки, вспорола себе горло. Широко, размашисто, от одного уха до другого. Кровь плеснула на ближайших гостей и белый мрамор пола.

И вот тогда бодрую музыку и гул голосов с лёгкостью перекрыл жуткий, захлёбывающийся визг какой-то женщины. Звук послужил сигналом; Пляска развернулась во всей красе. Вот дама в синем с хохотом разматывает внутренности из вспоротого живота кавалера. Вот ещё один коленопреклонённый кавалер предлагает даме своё кровоточащее и трепещущее сердце на вытянутой ладони. Впрочем, даме с вырванными глазами и залитым кровью лицом сложно оценить красоту этого жеста. А вот дор Керц с дикой улыбкой на лице выковыривает из своего тела рёбра, одно за одним, и на белом одеянии кровь образует причудливые разнотонные узоры. Кровавое безумие охватывает центр зала и выплёскивается паникой в окружающее пространство.

Тут и там слышатся крики ужаса, кто-то падает без чувств, кого-то тошнит, возле всех выходов образуется давка, но двери закрыты.

А изломанные изуродованные тела вдруг падают на пол марионетками, которым обрезали управляющие нити, расплываются омерзительной красно-бурой жижей и исчезают, оставляя лишь одинокое алое пятно.

Меня мутит, слегка потряхивает, реальность перед глазами расплывается, и я со своего места у колонны никак не могу понять, что же там такое лежит?

Толпа далеко не сразу начинает приходить в себя. Но тут кстати приходится присутствие моих коллег, распознавших в произошедшем иллюзию. Кто-то зычным голосом возвещает, что это было видение, а не реальность. И пока кто-то пытается организовать обезумевших от страха гостей, ещё один Иллюзионист подходит к тому алому пятну на белом фоне, и я слышу — я вообще отлично слышу каждый голос каждого из гостей в этой зале, — как он растерянно произносит:

— Проклятье! Это дор Керц, и он в самом деле мёртв! Надо звать сыскарей.

Всё это мой разум фиксирует отстранённо, сквозь волнами накатывающую дурноту и темноту, а мир закручивается вокруг с бешеной скоростью. И вот тьма забытья, тяжёлая и, к счастью, совершенно пустая, накрывает меня с головой, вычёркивая из этого мира.

Сначала появился запах. Резкий, смутно знакомый, отвратительный, вызывающий тошноту. Я отмахнулась от него, издавая какой-то нечленораздельный раздражённый звук, и в мою темноту вплелись чужие голоса.

— Ну, вот, я же говорил, истощение и обычный обморок, — скрипучий старческий голос. — Она уже очнулась. Давайте, давайте, госпожа, открывайте глаза, хватит прятаться, — ворчливо добавил он, и я послушно выполнила просьбу. Так было проще, чем пытаться заставить тяжёлую и пустую голову думать и принимать самостоятельные решения.