Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр

А если… если никто не придет? Нет, не стоит думать о таком. Буду держать щит, раз уж судьба моя такая, да с тварью беседовать, насколько хватит.

— Я не боюсь твоих магиков, Зослава, — она облизнулась. — Что они мне сделают?

— Изгонят.

— Ты и вправду в это веришь? — она оказалась близко, и пахнуло на меня смрадом могильным. — Веришь… Клуша… другой бы уже давно огневиком кинул. Или и этого заклятия не осилила?

Осилила.

И кинуть могу. Но не в бабку ж! Тварюка, конечно, многое тут наговорила, да только Ефросинья Аникеевна — моя бабка. Родная. По крови. По жизни. По духу.

Родней некуда.

И коль с нею несчастие приключилося, то есть тут и моя вина… обиделася я, видишь ли. Отвернулася. От и не увидела, как из бабки нелюдь полезла.

Ничего.

Прогонют.

И бабку мне возвернут.

— Ничего они мне не сделают, — сказала тварюка, в щит мой пальчиком ткнувши. — Прогонят? Уйду… быть может… только, Зославушка, подумай. Я и так уйти могу. Договоримся с тобой… обещание дашь, и я мигом…

— Нет.

От нечего нечисти обещания раздавать.

— Зря упрямишься, Зославушка, — она водила мизинчиком по щиту, на прочность пробуя. И тот стоял, слава Божине… моею силой ли, молитвой.

Благостью вышней.

Но стоял.

— Видишь ли, изгнать меня можно, но сделать так, чтобы я при том не навредил сосуду… посмотри на них, — она повернулась к девкам, что застыли, будто и неживые. — Ты. Пшел.

И рученькою взмахнул.

Крайняя девка дернулася, крутанулася и упала мехом. Две другие захихикали премерзенько. А я… чтоб не закричать, рукою рот зажала. Лежит девка.

Рот раззявлен, глаза пустые, стеклянные… но дышит, я вижу… а из уха кровянка сочится.

— Скоро отойдет… мозг ей повредил. Целители не помогут. Ты тоже уходи… — тварь ткнула пальцем в среднюю, и та заверещала дико, тонко. От этого звука Люциана Береславовна дернулася и глаза открыла.

Девка ж каталась по полу, впившися пальцами в лицо.

А как замерла…

— Сердце не выдержало, — произнесла тварюка.

— Хватит!

— Почему ж? Все равно изгонять станут. Будем считать, я облегчил им работу. Уходи…

Я боялась, что третья девка тоже кричать станет, но она на стеночку оперлася и по стеночке той сползла.

— Позвоночник… эта еще поживет, если целителей кликнуть, но ходить сама не сможет. Уж извини, духи не любят, когда их изгоняют.

Ручка Люцианы Береславовны вцепилась в мое плечо, будто боялась она, что хватит у меня дурости шагнуть по-за щит. Может, будь я одна, и хватило б… но помру, то и она не выдюжит.

Разорвут.

— Да и кому понравится, когда тебя из обжитого дому гонят? Потому, Зослава, подумай хорошенько. Изгнать меня изгонят, но что я перед тем с твоею бабкой сделаю?

Он замер, положив на щит ладонь раскрытую.

Мол, вот толкнет хорошенько, и щит рухнет.

— Не веришь? Правильно, всякому верить — веры не хватит. Спроси у своей подруженьки… она-то всякого повидала… верно, Люцианушка?

Я оглянулась.

Люциана Береславовна стояла, к стеночке привалившись, белым бела. И было в ее лице что-то этакое, жуткое. Сама на нелюдь ныне похожая стала.

— Т-ты…

— От и свиделися! — бабка моя руки раскрыла и поклонилася. — Я ж говорил, что свет нынешний тесен, а тот еще тесней… скажи, Люцианушка, что я с этим телом сделаю, коль охота будет? Сумею навредить?

Я глядела.

А она… она кивнула. И лицо руками закрыла.

— Ты, никак, не радая…

— Уходи, — взмолилась Люциана Береславовна. — Уходи, пожалуйста…

— Уйду. Я ж всегда ухожу. Мир ваш, конечно, интересен, да только подобным мне в нем неуютно… а ты объясни девочке, кто я. Видишь, мается.

Люциана Береславовна сглотнула только. Но не послушать тварь не посмела.

— Дух это… проклятый… когда-то был человеком. Магом. Сильным.

— Некромантом, — уточнила тварь.

— Очень сильным, — она будто и не услышала. — Настолько, что сумел после смерти в мире этом задержаться…

— Искал, понимаешь ли, элексир, способный излечить от всех болезней… в ирии меня точно не ждали…

— …он многих убил…

— Какая наука без сопутствующих жертв? Это мелочи… зато получись у меня, скольких я бы спас? Сотни людей. Тысячи!

— …и поэтому сам боялся смерти.

— Не боялся, Люцианушка. Просто… смерть — это очень нефункционально. И обидно. Понимаешь, когда ты стоишь на пороге величайшего открытия, а у тебя сердце прихватывает. Не успел немного. К чести моей, могу сказать, тогда я искренне полагал, что панацеум — возможен…

Бабкины черты поплыли.

На миг.

Проглянуло из них чужое лицо. Злое? Нет. Усталое? Не знаю. Чужое и все.

— Вот и пришлось сменить тело, а там еще одно, и еще… оно, конечно, не совсем та жизнь, к которой я привык. Многое видится иначе. Ваши заботы, хлопоты, проблемы надуманные. Вы не понимаете истинной ценности своего существования. Это забавно…

Глаза у него иные.

Будто в меня смотрит. Вовнутрь. И щит оному взгляду не помеха. Смотрит и перебирает, копается, мол, чего в тебе, Зославушка, хорошего есть?

— Его удалось изгнать… запечатать… на время…

— Пока одна глупенькая магичка печать не сломала. Да, Люцианушка?

— Ты… меня… обманул!

— В чем же? Разве не исполнил я в точности, что обещал?

— Ты… Нет. С ним нельзя разговаривать. Его нельзя слушать. Зослава, что бы он ни сказал… он солжет…

— Разве? — тварь наклонилась. — Солгу? И в чем же? Ты хотела жить… ты так хотела жить… и ты жива. Это ли не чудо? Твоя племянница… ты молила и за нее… она ведь тоже жива? А что до прочего, то… я исполнил, что ты просила. А чего не просила — извини…

И вновь захихикала.

Люциана Береславовна прикусила пальцы, до того ей хотелось ответить. А я молчала… еще одна тайна? Чужая. Темная, что зимняя ночь. Не хочу.

— Ты просила, чтоб виновный скончался в муках? Разве я виноват, что ты не того виновным сочла? Если разобраться, твоя сестрица была очень честолюбива. Возжелала занять престол? Для того и о чести забыла, и о совести, а как не вышло, стала плакаться, что ее снасильничали. Клевета… за то и была наказана. А ты, Зославушка… у тебя появится шанс спасти старушку… она славная… а что оступилась, так с людьми сие случается частенько. Неужто не жаль тебе родную бабушку?

Теперь голос его сделался звонким, девичьим.

А из бабкиного глаза выкатилась слеза. Красная.

— Я дам тебе шанс… меня призвали… подчинили… не люблю принуждения… тем более, когда тот, кто подчиняет, полагает, будто он — самый умный. Частая ошибка, Зослава. Не повторяй ее.

Я себя особливо умною никогда-то не считала.

И ныне лишь кивнула.

Отступила.

Что оно попросит?

Душу? Жизнь? Жизнь я за бабку отдам, да…

— Мне твоя жизнь без надобности, — сказала тварюка, разом про Люциану Береславовну забывши. — Душа тем паче, а те, кто меня призвал… им всего-то и надобно, что слово твое. Ты, Зослава, внучка берендеева…