Макс Фрай - Жалобная книга [litres]

Думать, впрочем, вообще страшно. Лучше просто пить кофе, вставать, в ванную идти, душ принимать. Какое никакое, а все же занятие.

«Сколько еще, — спрашиваю я себя, — ты будешь придуриваться, делать вид, что ничего особенного не случилось и все идет как надо?»

Честный ответ на этот вопрос пугает даже меня. Бесконечно долго могу я вот так придуриваться, дай только волю. Ни одной жизни человеческой, даже Мафусаилова века не хватит, чтобы реализовать мою потенциальную способность делать вид, будто все в полном порядке — при ясном вполне понимании, что мой мир, собственно, рухнул еще вчера. То есть уже позавчера. То есть…

Тьфу, да какая, к чертям собачьим, разница!

«Тьфу» — это я не то чтобы в сердцах слюной брызжу. Это я зубы чищу. Ну и обдумываю житие свое заодно. Воздеваю глаза к потолку, вопрошаю небо: «Что делать-то, блин?!» — заранее подозревая, что ответа вряд ли дождусь. Небо — оно такое, консультирует нашего брата, доморощенного фаталиста, охотно даже бесплатно, зато исключительно в удобное для него самого время.

— … второй роман твоего Штрауха, представляешь? — рассказывает, тем временем, Варя.

Она беседует со мной, оставаясь на кухне. То ли уверена, что ни шум воды в ванной, ни даже бульканье во рту не помешают мне услышать ее негромкий голос, то ли просто считает, что мне не слишком интересны ее дела, потому и сообщает о них в тот момент, когда иных развлечений у меня попросту быть не может. Она, к слову сказать, ошибается — в обоих случаях! — но это сейчас не имеет значения, поскольку ее устами глаголет то самое небо, на чей совет я, признаться, не слишком рассчитывал.

«Идиот, — ласково говорю я себе. — Уёбище слабоумное. Михаэлю позвонить ты, конечно, без посторонней помощи еще пять лет не додумался бы!»

— Что? — переспрашивает Варя.

— Это я собой ругаюсь, — объясняю. — Перевожу внутренний конфликт на внешний план, чтобы без психологических глубин обошлось. Аквалангист из меня нынче хреновый…

— Что-то у тебя все же случилось, — вздыхает она. — Какой-нибудь привет из прошлого? Ты имей в виду: мне вчера, когда я Маринке гадала, Двадцатый Аркан на колени вывалился. «Страшный Суд» называется. У него много значений, но чаще всего он просто напоминает о старых грехах — ну, ты понимаешь, речь не о тех «грехах», за которые попы епитимьей стращают, а о былых ошибках и глупостях. И обещает, что все в общем можно исправить, подлатать, починить, было бы желание…

— По логике, «Страшный Суд» должен бы сулить воскрешение из мертвых. Разве нет?

— А он и сулит. Просто воскрешение из мертвых — это, знаешь ли, не каждый день случается. А вот разборки с прошлым — практически ежедневно.

— Угу… А что ты там говорила про Михаэля? Вода шумела, я почти ничего не услышал.

— Все идет к тому, что мне, кажется, отдадут его второй роман переводить. Полностью, представляешь?

— С трудом… Ты мне, болвану, скажи напрямик: это хорошо или плохо? В смысле, я «ура» кричать должен или сочувствовать, что тебя завалили работой?

— Кричать «ура», всем своим видом изображая сочувствие, — смеется она.

— Ты мне, между прочим, обещала дать почитать то, что вы уже перевели, — вспоминаю. — И что ж? Пiдманула, пiдвела! Имя тебе после этого, сама понимаешь, Вероломство… Кстати, а не поработаешь ли ты на меня, милое мое Вероломство, если я ему дозвонюсь? В смысле Михаэлю.

— А ты что, собрался ему звонить?

Варя заранее трепещет. Глаза горят, скулы пылают, нижняя губа закушена. Хорошо, наверное, быть известным писателем: вон что с девушками красивыми творится, от одного лишь упоминания…

Усаживаюсь рядом с нею, обнимаю, привлекаю к себе, целую в нос, глажу по голове, хоть и чувствую: обуревающие меня порой отцовские чувства Варю, мягко говоря, обескураживают. Они, впрочем, и меня самого обескураживают, будь здоров. А что делать?..

— Новости Юркины хочешь узнать? — спрашиваю. — Ты меня так ни о чем и не спросила. А я боялся, что спросишь, дурью маялся, придумывал, что бы такое тебе рассказать вместо правды? Или даже так: каким образом припудрить правду, чтобы тебе было приятно и интересно ее слушать… Не придумал. Хочешь услышать все без цензуры?

— Такая страшная правда? Ни фига себе, какие дела творятся, пока я тут кайфую…

— Не знаю, страшная ли. Странная — это точно. Я бы, пожалуй, не стал тебе все выкладывать, но уж если Страшный Суд из колоды, да на колени вывалился… Поработай для нас синхронным переводчиком. Слишком уж все сложно, чтобы на моем ломаном английском Михаэлю пересказывать. Поможешь?

— Господи, — вздыхает, — и ты еще спрашиваешь…

Вращаю диск телефонного аппарата, набираю великое множество цифр: код страны, код города, номер абонента. Теоретически говоря, надо бы до вечера подождать, когда поминутная стоимость болтовни с обитателями дальних стран уменьшится вдвое, но я повинуюсь внутреннему импульсу. Знаю: звонить надо прямо сейчас. Нельзя упускать удобный момент.

Михаэль берет трубку почти сразу, после второго гудка. Опознает мой голос — так, словно я каждый день ему названиваю, и тут же говорит:

— Max, you will laugh. You’ll really do! Listen to me. I just leaving for a week to Baden, I mean, I leaving right now, you understand, don’t you? So, I have already left my apartment. I has put a suitcase in the machine, then I recollected, I has not blocked my waterpipe. I had come back home. And here my phone has rung. So, now you may laugh. And you also may tell me, what’s happened [16] Макс, ты будешь смеяться. Еще как будешь! Вот послушай. Я уезжаю на неделю, в Баден, то есть прямо сейчас, понимаешь, да? Я уже вышел из дома. Положил чемодан в машину, потом вспомнил, что не перекрыл водопровод. Пришлось вернуться, и тут зазвонил телефон. А теперь можешь смеяться. И заодно можешь рассказать, что стряслось. (Автор напоминает, что здесь и далее диалог ведется собеседниками, для которых английский не является родным языком. Они стараются, как могут, но…) .

Тараторит, черт, как заведенный. Я половину слов не разбираю, угадываю как-то. Кошмар! Что бы я без переводчика в такой ситуации делал — о да, это вопрос…

— Have You time for a long talking [17] У тебя найдется время для долгого разговора? ? — спрашиваю.

— Be sure. But let me give you a call, if your problem needs a long time. I am а rich greedy German, and you are а poor Russian sloven, you know? [18] Не сомневайся. Но давай я сам тебе позвоню, если это надолго. Я — богатый жадный немец, а ты — бедный русский разгильдяй, ты в курсе?

Ржет. Я тоже улыбаюсь. «Богатый жадный немец», Михаэль-то, о да!.. Эту фразу он всегда говорил, когда платил за меня в ресторане: я-то, дурак, все лез в долю со своими грошами, совсем, кстати, как Варенька в начале нашего знакомства; все мы, в сущности, одинаково устроены — ну, или почти одинаково, только вот объясняем одно и то же разными способами… И, между прочим, очень великодушное и своевременное предложение с его стороны — перезвонить. А то правда вылетел бы я в трубу с этими международными переговорами, вообразить страшно.