Лев Гроссман - Король волшебников

— Не думаю, что ты понимаешь это, дитя. Есть вещи, которые должен делать человек, а не бог. Тот, кто исполняет предназначение, не просто находит что-то — он становится кем-то другим.

Квентин остановился передохнуть. Оранжевая полоса легла вдоль всего восточного горизонта.

— Кем же это?

— Героем, Квентин. — Они возобновили подъем. — Филлори, кроме богов и королей с королевами, нуждается в герое и в семи ключах, которые тот добудет.

— Немного же ему нужно.

— Ему нужно все.

Эмбер тяжеловесно, но величественно перепрыгнул на скальный купол, оказавшийся вершиной горы. Его глаза, взиравшие на Квентина сверху вниз, формой напоминали арахис — овцам, кажется, нужен такой разрез, чтобы засекать волков периферическим зрением, но все равно не по себе как-то.

— Ничего себе запросы.

— Филлори требует то, в чем нуждается. А чего просишь ты, Квентин? Что нужно тебе?

Квентин приготовился к очередной порции упреков и псевдомудрости, но Эмбер неожиданно задал дельный вопрос. Действительно, что? Он хотел вернуться в Филлори — и вернулся. Сначала рвался назад в Белый Шпиль, а теперь вроде бы нет. Испытал настоящий ужас, чуть было не лишившись Филлори, но в конце концов нашел путь назад. Теперь он ищет ключи. Хочет, чтобы его жизнь была интересной и прошла не напрасно. Хочет помочь Джулии. На все для нее готов, знать бы только, что делать.

— Похоже, я хочу быть героем. Как ты и сказал.

Эмбер обернулся мордой к восходящему солнцу.

— Хорошо. У тебя будет шанс.

Квентин тоже залез наверх и стал смотреть на восход. Он хотел спросить Эмбера, что сейчас происходит на другом краю света и есть ли у Филлори край, но Эмбера больше не было: он стоял на вершине один.

Ничего себе — взял и пропал. Квентину его почти что недоставало. Всегда лестно побыть рядом с богом, даже когда бог — это Эмбер.

Потянувшись, он спрыгнул с валуна и поскакал вниз, на берег. Ему не терпелось рассказать об этом другим, хотя все происшедшее уже начинало казаться сном — такие снятся утром при задернутых шторах, когда ты уже наполовину проснулся, и вспоминаются вечером, когда снова ложишься спать. Интересно, встали ли уже остальные — может, удастся вздремнуть еще.

Перемены в пейзаже ему следовало бы сразу заметить, но в гору он взбирался ускоренным темпом, беседуя на ходу с богом, да и натуралистом отродясь не был. Разницы между приметным буком и столь же приметным вязом он, хоть убей, не увидел бы.

Несмотря на это, он стал сомневаться, той ли дорогой спускается — камней и голой земли сейчас вроде бы стало больше, чем зелени. Но лезть назад и отыскивать другой спуск ему не хотелось, а солнце, всходящее справа, служило хорошим ориентиром. В крайнем случае он сделает крюк по берегу и к завтраку авось придет вовремя.

Но кое-чего он игнорировать не мог, хотя и старался: тени не укорачивались, как им полагалось по всем статьям, а наоборот, удлинялись. Это значило, что оранжевое зарево на горизонте из восхода преобразилось в закат, а он очутился на другой стороне острова. Но как же это возможно?

Получив удар мечом, Квентин и это не сразу заметил — просто зашатался вдруг, и левая рука онемела.

— Черт! — Он коснулся здоровой рукой холодной земли. Позади стоял крупный молодой человек, круглолицый, бледный, с козлиной бородкой. Соединял их короткий меч, застрявший в ключице Квентина, и незнакомец силился его вытащить.

В свое время кентавры, восстанавливая откушенное Мартином Четуином, заменили одну ключицу своего пациента деревянным протезом. Это и спасло Квентина: противник, к счастью, рубанул его не с той стороны.

— Вот же сукин сын, — сказал Квентин непонятно кому — человеку с мечом или парнокопытному божеству. Попытаться выиграть матч по перетягиванию меча было бы только разумно, но в тот момент ему хотелось извлечь его из себя не меньше, чем незнакомцу. Квентин в помрачении ухватился за клинок и порезал ладонь, а неизвестный уперся сапогом ему в спину и выдернул-таки свое оружие.

Они стояли лицом к лицу, тяжело дыша. В полной тишине, между прочим: реальные бои происходят без саундтрека. Незнакомец в легких доспехах и чем-то синем вроде мундира был еще моложе, чем Квентин. Эта встреча на уединенном острове, в косых утренних (вечерних) лучах носила странно интимный характер. Квентин, как всякий безоружный при столкновении с вооруженным противником, приплясывал на месте, точно баскетбольный защитник, блокирующий корзину. Опасаясь проиграть, он начал шептать персидские обморочные чары, которые можно навести и одной рукой, ведь левая у него не…

Юноша повел себя неспортивно. Не дожидаясь, когда Квентин закончит, он сделал колющий выпад. Квентин вильнул вправо недостаточно быстро, и меч поранил ему правый бок. Сначала вторжение скрежещущего по ребрам металла показалось ему просто странным; это ощущение сменилось почти приятным теплом, а тепло — палящим жаром, как будто юноша раскалил свой меч добела.

— Ах-х… — Квентин втянул воздух сквозь зубы, как делал не раз, порезавшись кухонным ножом.

Юноша был, по всему, солдат, то есть профессиональный убийца — раньше Квентин не задумывался над синонимичностью этих понятий. Он не обладал изяществом Бингла, убивал, как блины пек, и всерьез собирался прикончить Квентина. Даже не запыхавшись, он вытащил меч, намереваясь поразить им что-нибудь жизненно важное. — işik! — крикнул Квентин и щелкнул пальцами. Это таилось в его подсознании с самого уинстонского убежища и вот теперь выскочило. На земле между ними вспыхнул огонь. Солдат невольно попятился, и Квентин, воспользовавшись его недолгим испугом, применил свои обморочные чары.

Солдат выронил меч и упал в траву. Квентин держался за бок, сознавая, что чуть не погиб. Боль пульсировала, как пламя — то ли в нем, то ли в сумеречном небе. Его вырвало вчерашней рыбой, но легче ему не стало — наоборот.

Квентин осторожно стянул рубашку, оторвал рукав, сделал тампон и прибинтовал его к ране остатком рубашки. Потом поскрипел зубами, стараясь не потерять сознание. Сердце трепыхалось в груди, как пойманный воробей. «Устранение повреждений», — бормотал он под нос, и это непонятно почему помогало.

Рана кровоточила, но не так чтобы сильно. При глубоком дыхании глаза застилало от боли. Меч повредил мышечную ткань, это точно, но легкое не задел. Или задел? Что там еще есть внутри?

Адреналин отнимал кислород у боли, и Квентин понемногу начал справляться с ней. Вот что такое настоящее приключение, осознал он со жгучей ясностью. Синоним боли.

Правую руку он уже мог сжать в кулак, как и левую. На деревянной ключице осталась зарубка, ничего страшного — герметиком залепить, и всех дел. Голова тоже вроде бы прояснилась.