Лев Гроссман - Волшебники

Элис смотрела на отца так, словно он убил ее котенка или щенка. Квентин замер, надеясь, что хозяин дома, как динозавр, перестанет его замечать. После недолгого, но тягостного молчания тот встал.

— Gratias [27] Благодарю (лат.). и спокойной ночи! — Он перекинул край тоги через плечо и удалился. Куклы-автоматы заклацали за ним, подтирая пролитое вино.

— Это был папа. — Элис закатила глаза, точно ожидая смехового сопровождения, но его никто не включил.

Внедрившись в эти суровые условия, как во вражеский тыл, Элис и Квентин устроились довольно удобно. Частицы отрицательной эмоциональной энергии, отравлявшие здесь каждый дюйм, проходили сквозь Квентина как нейтрино, не причиняя ему никакого вреда. Он, подобно супермену с другой планеты, пользовался иммунитетом против всей местной инфекции и старался по возможности оградить Элис. Он хорошо знал, каково это, когда родители тебя игнорируют — только его предки это делали из любви друг к другу, а предки Элис из ненависти.

К достоинствам дома следовало причислить полную тишину, большой запас римского вина — сладкого, но вполне пригодного для питья — и возможность спать в одной комнате без каких-либо возражений со стороны родителей. К тому же отец устроил под домом громадные римские бани, перенеся туда куски водоносного слоя из средне-западной тундры. Каждое утро они старались спихнуть друг друга в горячий кальдариум или ледяной фригидариум, а потом мокли нагишом в тепидариуме.

Мать Элис Квентин за две недели видел всего один раз. На эту худую, высокую — выше, чем ее муж, — женщину с завязанными сзади русыми волосами Элис была похожа еще меньше, чем на отца. Она сообщила Квентину, что изучает эльфийскую музыку, исполняемую в основном крохотными, неслышными человеку колокольчиками. Читала ему лекцию битый час, ни разу не спросив, кто он такой и что делает в ее доме. Когда одна ее хилая грудь высунулась из-под расстегнутого кардигана, под которым больше ничего не было, она, ничуть не стесняясь, затолкала ее обратно. У Квентина создалось впечатление, что ей давно уже не случалось с кем-нибудь разговаривать.

— Знаешь, меня немного беспокоят твои родители, — сказал он в тот же день Элис. — Мне сдается, у них с головой совсем плохо.

Они лежали на широченной кровати в банных халатах и смотрели в украшенный мозаикой потолок, где Орфей пел перед бараном, антилопой и разнообразными птицами.

— Правда?

— А то ты сама не видишь.

— Я их, конечно, ненавижу, но сумасшедшими не считаю. По-моему, они ведут себя так сознательно, чтобы помучить меня. Называя их душевнобольными, ты делаешь им поблажку. Помогаешь уклониться от правосудия. И потом, я думала, что ты их сочтешь интересными. Я знаю, как тебя возбуждает все, что связано с магией — так вот тебе два мага-профессионала.

Квентин задумался, которая пара хуже. Родители Элис, конечно, те еще монстры, но это хотя бы видно. А его собственные старики с виду люди как люди, вроде вампиров и оборотней. Он может сколько угодно разоблачать их — местные жители ему все равно не поверят и горько за это поплатятся.

— Теперь я, во всяком случае, вижу, кто научил тебя общаться с людьми, — сказал он.

— Ты понятия не имеешь, что значит вырасти в семье магов.

— Что ты ходила в тоге, я точно не знал.

— Никто меня не заставлял ходить в тоге. Вот чего ты не понимаешь, Кью. Тебя вообще не заставляют что-нибудь делать. Ты просто не знаешь никаких взрослых магов, кроме наших профессоров. Это пустота, понял? Ты можешь ничего не делать или делать что хочешь — никого это не волнует. Чтобы вконец не свихнуться, надо по-настоящему что-то любить, но многие маги так этого чего-то и не находят.

Элис говорила со странной горячностью.

— Как твои родители, например? — рискнул Квентин.

— Да, хотя и завели двух детей — неплохой вроде бы шанс. То есть Чарли, может, они и любили, а когда его потеряли, пошли вразнос.

— Твоя мама, похоже, сильно увлечена этой волшебной музыкой.

— Это она чтобы папу позлить. Я не уверена даже, что такая музыка существует.

Элис внезапно уселась верхом на Квентина. Ее волосы, ниспадая мерцающим занавесом, делали ее похожей на склонившуюся с небес богиню.

— Обещай, что мы никогда не станем такими, Квентин. — Они почти соприкасались носами. Поза Элис возбуждала его, но ее лицо оставалось серьезным и гневным. — Я знаю, ты думаешь, что тебя ждут сплошные драконы и битвы со злом, как в Филлори. Думаешь, думаешь. Ты просто еще не понял, что впереди пустота. Обещай, что не станешь жить дурацкими, никому не нужными хобби. Что мы не будем заполнять этой ерундой свои дни, ненавидеть друг друга и ждать, когда сдохнем.

— Больно жесткие условия ставишь… но так и быть, обещаю.

— Я серьезно, Квентин. Это будет очень непросто, намного трудней, чем ты представляешь. Они ведь даже не знают… думают, что они счастливы. Вот что хуже всего.

Она развязала его пижамные штаны и спустила их, все так же глядя ему в глаза. Под ее распахнувшимся халатом не было ничего. Квентин знал, что она говорит важные вещи, но ничего уже не улавливал. Запустив руки под халат, он ощутил гладкость ее спины, изгиб талии. Ее тяжелые груди коснулись его. Эта магия их никогда не покинет, так какого же…

— Может, они правда счастливы, — сказал он.

— Нет. Неправда. Несчастливы. — Она больно ухватила его за волосы. — Каким ты иногда бываешь ребенком.

Они заколыхались в такт. Квентин был в ней, и говорить стало затруднительно, но Элис все еще повторяла:

— Обещай мне, Кью. Обещай.

Она повторяла это снова и снова, как будто он возражал… как будто не согласился бы сейчас с любым ее предложением.

В некотором смысле это были не каникулы, а сущая катастрофа. Замерзшие пригороды Урбаны, по которым они совершили несколько быстрых прогулок, создавали иллюзию, что пустые безликие улицы вот-вот уведут тебя прямо в белое небо. С другой стороны, это время сильно их сблизило и помогло Квентину понять, почему Элис выросла такой, какой выросла. Они ни разу не поссорились: жуткий пример родителей придавал романтики их отношениям. Управившись за первую неделю с домашним заданием, они валяли дурака всю вторую и к ее концу прямо-таки рвались начать свой последний семестр.

О других физиках они с самого лета почти ничего не слышали. Квентин особенно и не ждал вестей: трое выпускников, по его мнению, сейчас стремились выйти на новый уровень, настолько же выше Брекбиллса, насколько Брекбиллс был выше Бруклина или Честертона; он испытал бы своего рода разочарование, будь у них время и желание поддерживать с ним какую-то связь.

По скудной информации он заключил, что они все живут в одной квартире в центре Манхэттена. Переписку поддерживала одна только Дженет, присылавшая им каждую пару недель открытку из серии «ай лав Нью-Йорк» — самую идиотскую, какую удавалось найти. Писала она большими буквами при минимуме знаков препинания: