Наталья Колпакова - Лучший из миров

Сон был на редкость мерзопакостный. Дан будто бы лежал на земле, не в силах пошевелиться, голый и беспомощный, в окружении мертвенно-сизых колеблющихся теней. А на груди у него медленно, гадко шевелилось членистое существо длиной в половину ладони, с гладким, как лакированное дерево, трубчатым панцирем. Пучки бледных лапок в сочленениях непрерывно двигались, и каждая впивалась в кожу крохотной присоской, а единственный глаз, выдвигающийся спереди на длинном стебельке, изучал Дана с холодной брезгливостью. Сон был отвратительно реален, и Дан забился в ужасе, безуспешно пытаясь отстраниться от маленького мучителя, когда тот принял решение: глаз молниеносно втянулся внутрь, лапки бешено замерцали, раздирая кожу, и суставчатая тварь, извиваясь, стала погружаться и врастать в Дана под ликующие завывания теней.

Дан вылетел из кошмара как пуля из ствола и сел рывком, мокрый и задыхающийся, медленно приходя в себя. Вокруг царил умиротворяющий, горячо любимый бардак, знакомый до последнего носка на резной спинке антикварного стула. Светло-желтые стены, циновки на полу, большущее окно в белой пене занавеси – светелка начитанной девушки. Совсем рядом, на низком столике, пылился куцый, плебейски широкий меч незамысловатой листовидной формы. Собственноручно – и с каким азартом! – кованный. Не верится, но лишь несколько дней назад он поглощал все мысли Дана. Увесистая штуковина предназначалась в подарок председателю клуба реконструкторов, в котором у Дана имелись приятели. Тот был крепко сдвинут на республиканском Риме, вот Дан и выделал для него гладиус – все как положено, из самой дерьмовой стали, какую только сумел найти. Только что об коленку не гнулся. А поскольку экземпляр был подарочный, то и оформление у всего этого безобразия замышлялось самое торжественное. Навершие рукояти в форме орлиной головы. Кожа страуса для обтяжки ножен (самолично мотался на ферму и долго зачарованно вглядывался в глупые птичьи глаза, взирающие на него с шальным любопытством). И, главное, гравировка почти на весь клинок, едва начатая. Долго выбирал сюжет, чтоб по классике и не слишком похабно. Остановился на похищении Европы, и уже зарельефился на плоскости клинка зад быка-производителя. В нынешние спокойные времена едва ли не каждый ловчий рискует познакомиться с самой отчаянной скукой, если только не муштрует курсантов, как мастер Румил. Всякий решает проблему досуга по-своему. Большинство, не мудрствуя, предается физическому самосовершенствованию или любовным похождениям. А Дан еще в юности нащупал свой путь – оружейное дело. И стал пропадать в мастерской, где вечно бранился нетрезвеющий старик-кузнец, устало перебрасывались шутками подмастерья и где он сам постепенно утратил неизбывный ореол ловчего, становясь просто сопляком-неумехой. Ну и получился кое-чему. Иной раз даже мастер одобрительно фыркал. Так и дремала в Дане страсть к украшательству, неузнанная, неуслышанная до поры до времени. Он ведь не игрушки делал – настоящее, серьезное оружие. Никаких завитушек.

«Завитушки». Словцо учителя. Он нередко ронял этот неодобрительный приговор. Чистая форма, строгая функциональность, примат необходимости… Даже упорядоченность орнамента казалась ему лишь пародией на истинное воплощение стройности. Логика. Знание. Все прочее – пустое фиглярство. И Дан кивал, соглашался. Только никак не мог понять, почему его так тянет в бестолковый и дремучий Второй мир, о котором перечитал все, что только смог откопать. Довелось и самому побывать, на задании. Не понравилось. Но тянуло все равно. Странно.

Дан выровнял дыхание, снова вспомнил жуткую физиологическую убедительность сна и опустил глаза на грудь. Палочка, которая не была палочкой, мирно болталась на шнурке с видом самой обычной деревяшки. Только кожа под ней покраснела и припухла. Дан коснулся пальцем и по-детски ойкнул – жжется. В этот момент зазвонил телефон.

Он скатился с кровати, схватил трубку, нервно ткнул пальцем в кнопку ответа. Промазал, конечно, звонок сорвался, но через пару секунд вызов повторился. Этих секунд ему хватило, чтобы опомниться и даже выругать себя за неврастеничность.

– Успокойтесь, Дан, – без предисловий заговорил Сигизмунд из черной впадины трубки. Голос его звучал глухо и устало, а интонации начисто лишились привычной куртуазности. – Она в паре кварталов от вашего дома. Спит. Торопитесь. Диктую адрес.

Вылетев из негостеприимного дворца, Румил втянул добрый глоток воздуха и зашагал в сторону, противоположную базе ловчих. Ноги не несли его домой, он был просто не готов встретиться с подчиненными, выдерживать доверчивые взгляды мальчишек и испытующие – бывалых ребят. И он, занятой сверх всякой меры человек, руководитель мощного ведомства, пустился бесцельно бродить по улочкам, чувствуя, как медленно, очень медленно, проясняется голова и остывает сердце. Респектабельные кварталы в старинном центре столицы были почти безлюдны. Дорогие здешние магазины закрывались рано, а обитатели старомодных особняков довольствовались тихими домашними увеселениями – жадная до светской жизни молодежь предпочитала селиться за рекой, возле новой монаршей резиденции. Когда-то это была лишь летняя вилла, но уже предшественник нынешнего императора расширил и усовершенствовал ее, а теперешний вообще забросил чопорный старый дворец, к тайной радости Румила, недолюбливавшего суету и городской шум.

Пронесли мимо какую-то красотку: судя по оглушительной роскоши паланкина, не то придворную даму, не то кокотку высокого разбора (впрочем, одно другого не исключало). Носильщики и трое сопровождающих с уважительной опаской покосились на одинокого немолодого прохожего в поношенной темно-фиолетовой с черным (цветов Ордена) куртке. Магистр, человек незаносчивый, вежливо посторонился. Мелькнул силуэт хозяйки, манерно изогнутая ручка поправила пышную розовую штору наимоднейшего в этом сезоне оттенка «испод крыла птицы Ло». Не то чтобы Румил интересовался модами, но положение обязывало временами появляться во дворце, а новый император ничем другим, похоже, не увлекался. Конечно, за исключением дурманящих курений и разврата. То, что император болен, что он наркоман и извращенец, само по себе не особенно занимало магистра. У него не было ни жены, ни детей, ни даже племянниц или племянников, которых могли бы растлить при дворе. Он был не настолько сострадателен, чтобы печься о дворянах или магах, то и дело подвергающихся обидам и унижениям, на которые оказалась горазда прихотливая натура самодержца. Румила волновало только одно – Орден ловчих. Пока все было тихо, пока в их существовании мало что изменилось, но ничего хорошего он от нового правителя не ждал. Полбеды, что псих, – хуже, что псих опасный. Император был не просто испорчен, он был зол – зол и непредсказуем, как мелкий хищник. Наступали скверные времена. Именно в такие времена и оживает всевозможная нечисть, словно подпитываясь гнилью человеческих страстей, и рано или поздно Орден оказывается единственной силой, способной и вынужденной противостоять хаосу. Румилу порой казалось, что их мир – совершенный Первый мир, земля высшей магии и разумного порядка – не более чем тонкая масляная пленочка, выгладившая клочок океана. Скользят по пленочке хрупкие скорлупки-лодочки, проплывают расписные галеры, и нарядные пассажиры видят вокруг только зеркальную гладь да себя, любимых. Но стоит пленочке прорваться или волнам рассвирепеть, и откроется внизу такая черная бездна, что… Орден ловчих лил масло на волны. Они не могли, конечно, вычерпать океан, но хотя бы представляли себе его глубину. Представляли как никто другой, включая магов – напыщенных, закосневших, самовлюбленных старцев из Совета, убежденных в своем неодолимом могуществе, или таких вот крысят от архива, трусоватых и ко всему на свете равнодушных. К сожалению, Румил слишком хорошо знал историю, чтобы обольщаться. Потому и пошел на сговор с навязанным ему чужаком-начальником, скользким, непонятным и до крайности лично ему неприятным карьеристом. Стал изменником на старости лет! Румил отдавал себе отчет в том, какой ненадежный союзник ему достался, и не заблуждался насчет мотивов шефа. Ему, безусловно, наплевать на судьбу Ордена, он задумал какую-то свою игру. И все-таки сейчас это был союзник, причем обладающий некими необъяснимыми сверхвозможностями, а главное – единственный. Пока цель у них общая, большая цель, такая, что не то что вслух произнести, в мыслях выговорить лишний раз побоишься. Где уж тут без союзника! А дальше – что ж, дальше посмотрим.