Андрей Кокоулин - Северный Удел

Ход полого спускался к речному шуму. «Фатр-Рашди», засунутый за пояс, оскребал дощатую стенку. Я переставлял локти, и дерево глухо отзывалось на каждое движение. Скоро тьма посерела, позеленела мутными отблесками.

Финальный спуск оказался короток и коварен, так что я, проскользив по мокрым доскам, с головой ушел под воду.

Уф-ф!

Вынырнув, я обнаружил, что нахожусь под низко нависшим каменным козырьком, а рядом, на легкой волне покачивается привязанная к железному костылю лодка.

Забраться в нее у меня получилось лишь с третьего раза, когда пальцы уже побелели от холода. По другому лодочному борту, не сразу замеченные, приступкой возвышались несколько камней.

Я заполз, я сполз, клацая зубами, я как мог растянулся на дне и минут пять бессмысленно смотрел, как дрожат блики на неровном своде.

Так и должно быть, подумалось мне. Так выпало, так, наверное, записано на крови. Я должен был остаться один. И одному же мне и прекращать всю эту дикую историю.

Как говорят в Ассамее — судьба.

Я отвязал лодку от костыля и, загребая ладонями, вывел ее из-под козырька. Река Северянка распахнулась вширь, зашипела у бревен стапеля, потекла искристой золотой чешуей. Я достал из-под скамьи короткое весло. Несколько взмахов — и течение, качнув, подхватило лодку, потянуло вперед, окунуло в золото стремнины.

Ветер хлестнул по лицу.

Домики верфи, недостроенная шхуна уплыли за корму, пустынные холмы, вырастающие над берегами, принялись сопровождать лодку. Заросли вереска украшали их склоны замысловатыми лиловыми шрамами.

Я поработал веслом и, убедившись, что течение справляется и без меня, скрючился на скамье. От слабости мутило. Я потерял много крови Бастеля Кольваро, и теперь, наверное, она постепенно заменялась родной, оранжевого оттенка кровью Игоря Баневина. Теперь уж точно не ясно, кто я, ни один, ни другой.

Солнце клонилось к западу — судя по всему, с того времени, как я потерял сознание на досках склада, прошло не более шести часов. Следовательно, тварь со своим кровником у Ша-Лангхма уже почти сутки. Долго ли будут ждать Шнурова — вот вопрос. И вообще, значил ли он для твари что-нибудь?

Я поплотнее запахнул мокрый мундир.

Вода сонно поплескивала о борта. Холмы натянули серо-зеленые моховые шкуры, кое-где облезшие до угловатой гранитной плоти.

Два патрона в «Фатр-Рашди», еще два — в кармане.

Мы, наверное, зря ухватились за поиск необычных смертей. Было бы что-то стоящее, Сагадеев обязательно сообщил мне — ему слали отчеты полицейские управы и жандармские управления. Но, видимо, единственное, что заслуживало внимания, это письмо из Жукоева, оставленное им для меня на прикроватном столике.

А вот с опросами свидетелей, соседей, близких убийц мы промедлили. Хотя, наверное, в Леверн до сих пор с егерской почтой приходят рапорты и «клемансины». Только события покатились кувырком.

А там, возможно, и Шнуров, и Мальцев, и «козыри» отметились. Кого-то наверняка опознали, кого-то описали приметами. Вообще же, если для инициации нужна кровь будущего хозяина, то Мальцев посещал и Громатова, и Синицкого, и Лобацкого, и Шапиро. Такое доверять некому. Были, наверное, и кареты закрытые, и плащи, и шляпы с широкими полями, и кровь пряталась. Похищением же мальчишки Ритольди занимались или «козыри», или тот же Петр Телятин.

Мне пришлось прервать мысль — длинный плоский камень разделил русло Северянки. Лодку повлекло к нему, в белую шипящую пену. Я оттолкнулся веслом. Что-то оскребло днище.

Да, подумалось мне, на Мальцева мы б вышли наверняка. Неделя-две и вышли бы, сопоставили, сверили появления некой личности. Жалко, не оказалось у нас этих недель. Может быть, как раз письмо отца и убыстрило ход событий. Вполне возможно, убийца посчитал, что Аски Кольваро разгадал его план.

Терст хотел — козырной картой — предъявить меня позже.

Около месяца я провел в закрытом домике, разглядывая перемены в осколке зеркала.

Круглое лицо Игоря Баневина втягивало щеки, меняло цвет глаз, обзаводилось шрамиком, разделяющим верхнюю губу. Шрам мне не нравился, и я хотел прикрыть его усами. Но усы не росли, росла бородка.

Этот месяц, насколько я понимаю, Терст, Сагадеев и столичный полицмейстер Муров гонялись за призраками — искали заговорщиков, террористическую организацию, агентов Ордена Мефисто.

Думается, кто только не попался в раскинутую ими сеть, наверное, и душегубы, по которым плакала каторга, и члены всяческих кружков за равенство и братство, и мошенники всех видов и пошибов, только вот к смертям фамилий они не имели никакого отношения. О «пустой» крови заговорили только после покушения Синицкого…

Я уже оправился, я был готов вступить в игру, но на первом плане у Терста встала защита государя-императора. Маршруты, кровники, места отдыха, запасные пути. Необходимость в моем появлении возникла позже, после письма отца, и нападение в «Персеполе» только подтвердило в Терсте окрепшую уверенность, что кто-то работает против всех семи фамилий.

Но кто?

Впрочем, ответить на вопрос уже не было времени. Закрутилось, понеслось. «Персеполь», морг, засада в лесу. И Терст, и я, и Сагадеев, и Тимаков едва поспевали за событиями. Я только гадать могу, какие отчеты или сообщения бомбардировали Терста постоянно. «Пропал дормез с кровником государя…», «В ответ на ваше распоряжение сообщаем, никаких подозрительных…», «Поиски горного инженера Шапиро до сих пор…», «Негласные проверки на улицах людей со странной кровью не выявили…»

Северянка изогнулась, лениво обтекая каменную осыпь, левый берег понизился, зажелтел песок, зато правый берег оскалился высоким обрывом. Скорость течения упала, и я минут пять работал веслом. Второго весла, жалко, так и не нашлось.

Мундир чуть просох. Грудь пощипывало. Сквозь синевато-белые разводы жира летел по груди наискосок разрез, прихваченный черными стежками. Как железнодорожная колея. И даже не думал заживать.

Наклонившись, я зачерпнул воды и сделал несколько глотков с ладони. От холода заломило зубы.

Да, мы не были готовы.

Мы хорохорились: кровь, высокие фамилии, сила и цвет империи. Не ожидая, что весь этот цвет в одночасье поляжет в моей родовой усадьбе.

В Ганаване, наверное, сейчас хаос, траур по императору, поиски новой крови. В Леверне, пожалуй, потише. Или нет, те, бежавшие без оглядки, сейчас, наверное, вовсю сеют панику. Ужас, господа! Как мы тряслись в дормезах! И всюду тени, тени…

Не было бы стрельбы.

А может все затаились и ждут? Улицы пусты, кареты стоят у подъездов, нет-нет и колыхнется занавеска, выглянет бледное лицо, и снова тихо, мертво, ни веселого звона колокольчика, ни детских голосов.

Ох, что я себя накачиваю?