Андрей Кокоулин - Северный Удел

Думать об этом надо после. Даже не думать вообще. Не мое это уже дело. Мое дело — доплыть, выйти и подождать.

Удивительно, конечно, почему Лобацкий?

Ведь было яйцо, значит, было и пол-дня на подготовку. Оказался бы против меня Петр Телятин, и все — я убит, кровь моя в «клемансине».

Но в «Персеполь» явился казначей.

Что это значит? Что ни Петра Телятина, ни кого другого в тот момент под рукой у убийцы не было. Или же сыграл свою роль азарт. До этого удавалось буквально все, вот он и подумал, что справится даже недавно инициированным казначеем.

Хотя не известно, что, кроме низкой крови, влияет на качество инициации. Может время, может внутреннее непротивление.

А хочу ли я это знать?

Нет, решил я, не хочу. Ни деталей, ни особенностей. Не хочу знать ни о «пустокровниках», ни о Боге, ни о божественной кэхе, ни об обрядах и особых словах.

Я просто сделаю, что должен, и постараюсь забыть как страшный сон все, что связано с Ша-Лангхма. Сгинет Бастель Кольваро, оживет Игорь Баневин.

Все закончится.

Я вздрогнул. Закончится ли? Останется Аски Кольваро, останусь я, останется Террийяр. Возможно, где-то останутся записи. Останется… Я посмотрел на исколотые пальцы. Останется кровь. В которой память. И Диего Гебриз, умеющий ее извлекать.

На мгновение закралась мысль, что все мои усилия тщетны. Прозрачные жилки протянулись из-за горизонта, сплелись пологом, проросли травой по берегам, слитно качнулись и рванули к лодке — острые, хищные, быстрые.

Одна воткнулась в борт.

Я мотнул головой. Задремал. Лодку вынесло к берегу, нос ее терся о лоб скользкого, зеленоватого валуна. Северянка сузилась, справа поднялись невысокие каменные зубцы, впереди, опять же справа, тянулась из воды светлая фигура.

Белый Камень?

Что ж, я почти у цели. Несколькими гребками я направил лодку в середину реки. Солнце висело низко, золотые блики угасли, вместо них водяная гладь шла кровавыми разводами. Часа через два станет совсем темно. Успею ли? В темноте много не настреляешь.

Лодку вдруг качнуло.

Несколько камней с шумом упали в воду. Из ложбинки между холмами, испуганно перекрикиваясь, взлетели птицы.

Началось!

Долгий протяжный звук прокатился над головой. Словно инданнский элефант вострубил в свой хобот. Мелкие волны побежали от берегов, дробясь и нахлестывая друг на друга.

Вперед, вперед!

Я махал веслом, как сумасшедший. Белое пятно маячило впереди, соскальзывая то вправо, то влево, но я упорно возвращал лодочный нос на невидимую прицельную линию. Вперед! Брызги летели в глаза.

Новый звук, громче и басовитей прежнего, заставил обрушиться в воду целый пласт земли.

Скала, названная Белым Камнем, обрела четкие очертания — действительно, белая, то ли мел, то ли известняк, то ли еще что.

Я направил лодку к берегу, усеянному валунами. Выше — невысокий холм, перетянутый песчаными лентами как бинтами.

Взмах, другой — и днище со скрежетом село на камни. Я спрыгнул в воду, а затем полез по склону, ощущая как земля отдает в пятки. Валуны, будто переговариваясь, постукивали за спиной. Мол, какой наглец.

Пятьсот шагов.

Слепило скользящее за холмы солнце. Танцевала земля. С вершины — в низинку, из низинки — наверх. Каблуки, сдирая моховой покров, скользили по камню. Я не думал о том, что на подступах к Ша-Лангхма могли быть выставлены посты, не думал о том, что меня заметят. Я просто должен был успеть. Даже не к самому оживлению, а к его концу.

О, да!

Я хрипло рассмеялся на очередной трубный звук. Давай-давай, я скоро, я рядом. Шнурова-то забыли подождать?

Ах, как у вас все хорошо, как все гладко!

И кэхе-то у вас, и кровь фамилий, и мертвы почти все. Кроме меня. Благодать просто! А Терст, сам того не предполагая, вас обыграл.

Последний склон оказался крутоват, но когда я выполз на вершину, Ша-Лангхма как на ладони открылась моим глазам.

Падение Сонгинкхана образовало небольшой кратер в низине между холмами, и вокруг него каменными лепестками циклопического цветка выступала порода.

Время сгладило грани, мох затянул трещины, кое-где пробивались кустики. Расширяясь, к кратеру вел выплавленный в каменной поверхности желоб. Когда-то ход к сердцевине «цветка» был заложен, но сейчас серые прямоугольные блоки были растащены по сторонам, частично разбиты, частично повалены, частично откачены на бревнах. Всюду валялись стволы и щепа, доски, жерди. Видимо, пропавшие весной опустокровленные жители деревень освобождали проход вручную, используя примитивные рычаги.

Я продул стволы и проверил патроны в «Фатр-Рашди». Ждать, теперь ждать. Я или прав в своей догадке о чистоте крови. Или умру.

Низкое солнце наполняло низину с кратером густой охрой и длинными острыми тенями. У черной щели входа в склеп караулом стояли и сидели люди. Они не переминались, не почесывались, не поворачивали головы. Они казались деревянными манекенами, которые последний год модно стало выставлять в магазинах платья.

Мысль о платьях вызвала в памяти Катарину, я зажмурился, выдрал моховой клок и медленно перетер его в труху. Не прощу.

Снова звук!

Холм дрогнул подо мной, «пустокровники» внизу закачались, кто-то стоящий сел, но скоро звук прекратился, опять стало тихо, и движение успокоилось.

Ну вот, подумал я, вот тварь у цели.

Что в ее голове? Древние слова? Думы о награде от воскресшего Пожирателя? Ее распирает восторг от близости воплощения задуманного?

Пусть.

Огюм Терст любил повторять: «Самое большое количество непоправимых ошибок совершается в конце операции. Совершенно человеческое свойство». И добавлял, пряча улыбку: «Это подтверждается каждым вторым криминальным романом, что я прочитал».

Я переменил позу, а в следующий момент едва не слетел с холма и не потерял «Фатр-Рашди». Рев бури обрушился на меня. Одновременно с ним землю сотрясло так, что со склонов посыпались камни, а блоки внизу сдвинулись со своих мест.

Вот как. Если считать, что «клемансин» с кровью было семь, то, видимо, осталось пережить еще два всплеска. Интересно, моя кровь уже?..

Распластавшись на склоне, я заметил, что в отдалении, у самого начала желоба, стоят телеги и карета. Лошадей видно не было, скорее всего, распряженных, их увели от склепа. По широкой дуге я сполз вниз и, на всякий случай прячась в тенях, подобрался к повозкам поближе. Ни охраны, ни возницы.

Солнце садилось. Все вокруг приобрело киноварные цвета.

Новый рев прибил меня к тележному колесу, забросал мхом и пылью, телега, подпрыгнув, чуть не размозжила мне ногу, но я кое-как успел откатиться в сторону.

Первой мыслью было забраться в карету и подождать убийцу там, но желание узреть результат воскрешения пересилило. Я устроился за осколком камня так, чтобы щель в склеп находилась в прямой видимости.