Ирина Котова - Королевская кровь. Книга третья

Виконт захохотал.

— Господин Тандаджи, оглянитесь. Вы издеваетесь? Чем меня можно шантажировать? Моей репутации уже ничего не может навредить.

— Вы ведь можете совершить что-то, за что вас могут посадить в тюрьму, Кембритч, — любезно сказал Тандаджи. — Или выслать обратно в Инляндию. Или того хуже — на рудники по приговору суда. Например, сбить человека, будучи пьяным и обкуренным.

Глаза Кембритча иронично блеснули.

— Но до этого мы не дойдем, — сказал Тандаджи успокаивающе. — Я полагаю, хватит и угрозы тюремного заключения.

Кембритч курил и думал, закрыв глаза.

— Почему я? — спросил он внезапно.

— Вы подходите на роль жертвы, — бесстрастно объяснил Тандаджи, — и у вас много денег. И все поверят в то, что вы совершили нечто ужасное, как раз из-за вашей репутации, милорд. Довольно будет растрепать по секрету нужным людям из этой папочки, виконт.

— И не боитесь, что я расскажу всем и каждому о вашем предложении? — прищурился хозяин дома.

— А мы с вами договорчик составим, — легко откликнулся Тандаджи. — Удачно проведете дело — приглашу вас в штат. Нам нужны ловкие агенты. Но, — тут он снова оглядел окружающее, — до этого времени никакой наркоты, Кембритч. Продержитесь до конца задания — помогу вам забыть о ней навсегда.

— А не пошли бы вы, начальник, — зло процедил виконт, отшвыривая сигарету. — И вы меня воспитывать взялись?

Тандаджи встал, снисходительно посмотрел на собеседника.

— Упаси боги, — сказал он, — я предложил вам выбор. Вот это гнилое болото, — он обвел рукой гостиную, — или новая, экстремально опасная жизнь и масса заданий для вашего скучающего ума. Если согласны, приходите завтра в Управление. Трезвым, — добавил он, перед тем как повернуть ручку двери.

Кембритч не появился ни завтра, ни послезавтра. Все это время он пил, как проклятый, кололся и носился по городу в невменяемом состоянии — о чем тидуссу исправно докладывали наблюдатели. Как ухитрился никого не сбить — удивительно. Пришел он на четвертый день. Брякнулся в кресло, достал сигарету, и совсем другим голосом сказал.

— Ладно, давайте свое дело. Все равно меня больше ничего уже нормально не вштыривает.

Он вписался в расследование с азартом первооткрывателя. Превосходно отыграл свою роль. Правда, первые дни он провел в ломке — тогда-то и пригодились виталисты с врачами и капельницами. Не дав ему передохнуть, Тандаджи кинул его на второе дело, потом на третье, выбирая пожестче, поопаснее. Настоял на тренировках в тире, на занятиях по борьбе. И сам не мог налюбоваться на плоды рук своих — Кембритч был мастером импровизаций, и отдавался делу с такой восторженной безуминкой, так рисковал и подставлялся, что иногда и невозмутимому тидуссу становилось страшно. Но результат перебивал все — сколько же дел благодаря ему было раскрыто с блеском, сколько преступлений предотвращено. А методы… пусть он продолжал пить, безобразничать и совращать женщин. Зато делал это с пользой для страны. Так королевство Рудлог получило еще одного верного гражданина, а Тандаджи — превосходного агента.

Храм Всех Богов был тих и безлюден, и статуи Великих Стихий на фоне светлых стен казались настоящими колоссами. Отблески мерцающего погодного купола вспыхивал на их лицах — строгих, задумчивых, яростных, печальных и нежных — и создавалось полное ощущение, что Стрелковский, идущий по слишком громко хрустящему песку, нарушил их уединение, время, когда они могут отдохнуть от просителей.

Игорь не сразу поехал в храм. Он колесил по городу на машине, стоял в пробках, думая о том, что ему совершенно не хочется домой, к Люджине. Потому что он знает и видит в ее глазах все, что она не может сказать и никогда не скажет. И чувствует себя подлецом. Так как не может и никогда не сможет ответить.

Обнаружил себя в спальном районе, в котором жила старая учительница, их с Полей «бабушка», Тамара Марковна. И хотя недавно был у нее, остановил машину у магазина, снова закупил продуктов, любимых старушкой конфет, и пошел напрашиваться в гости.

Тамара Марковна была уютной и доброй, как пуховый платок, такой деликатной и интеллигентной, и так живо рассказывала о своих учениках, расспрашивала о Полине и о Люджине, что он пригрелся, расслабился и успокоился. И уже в состоянии полного умиротворения поехал в Храм. Помолиться и спросить совета.

Как много раз за прошедшие семь лет он выполнял этот ритуал — наполнить драгоценными маслами чаши у ног божественных стихий, поклониться, встать на колени, прочитать славословия. Шепчущий речитатив — громко он не мог, голос срывался — всегда вызывал у него почти экстатическое состояние. Будто обугленная и скукоженная внутри душа расправлялась, через невозможную боль обновлялась, со стыдом и осознанием собственной ничтожности перед огромным потоком любви, исходящей от тех, к кому он обращался. Боль приносила слезы, слезы очищали, утешали, просветляли, и душа вставала на место. Здесь он мог отдохнуть от своей тоски, от потери, которая убивала его. Там, где было тяжело — становилось легко, туда, где бушевала ярость и злость, приходило смирение и тихая печаль.

Здесь у него ничего не болело. Но снаружи, в мире, все начиналось снова.

Он скорее почувствовал, чем услышал, тихие шаги со стороны келий. По песку легко ступал Его Священство, и Игорь откуда-то понял, что тот ждал его.

— Ты хотел задать вопросы, брат, — мягко и тихо сказал старый служитель. Откинул капюшон, расправил полы накидки и аккуратно уселся на песок рядом с Игорем. Стрелковский склонил голову, и Его Священство легко погладил его по волосам — от руки старика становилось спокойно и светло, будто он вышел в лес ранним летним утром и дышал всей грудью, вдыхая солнце и прохладу.

— Я хочу вернуться, — признался Игорь, на миг прикрыв глаза от этой отеческой ласки. — Мне тяжело, отец.

Священник покачал головой. Глаза его казались глубокими, темными — и на секунду Игорю стало жутко. Будто не глава церкви сейчас с ним разговаривал, а кто-то из высших.

— Сюда приходят жить, брат, а не умирать, — произнес он певуче, — приходят те, кто не могут жить, не служа. А ты сейчас выбираешь себе способ самоубийства.

— Я давно уже мертв, отец.

— Неужели в тебе нет ничего, что тебе дорого, брат? — тихо спросил священник. — Жить стоит даже ради крохотной искры любви, Игорь. Даже ради надежды. Да и просто так — стоит.

Стрелковский молчал, глядя на печальную улыбку Синей Богини.

— Жизнь, — служитель говорил так, будто рассказывал малышу волшебную сказку, — дается не просто так. Самоубийство не зря считается тяжким грехом, брат мой. У каждого на Туре есть своя задача. Главное — прожить жизнь до конца, принимать испытания с достоинством и смирением. Нет ничего, что дается тебе, что было бы тебе не по силам, Игорь. У каждого своя задача.