Сабаа Тахир - Уголек в пепле

Я коротко кивнул, но в мыслях как только не проклинал Каина. Ты идиот! Тупой отвратительный демон! Ты позволяешь этим кретинам победить. Ты позволяешь им уйти от ответственности за убийство.

Дед, непривычно молчаливый, направился в лазарет вместе со мной. Когда мы подошли, двери распахнулись и появилась Комендант.

— Ходила предупреждать своих лакеев, Керис? — спросил дед, грозно возвышаясь над своей дочерью.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ты предала свой клан, девчонка, — произнес дед, единственный человек во всей Империи, кто осмеливался обращаться с моей матерью пренебрежительно. — Не думай, что я это забуду.

— Вы выбрали своего фаворита, Генерал, — глаза матери скользнули по мне, и я заметил вспышку нескрываемой ярости. — А я выбрала своего.

Она пошла прочь, оставив нас у дверей лазарета. Дед посмотрел ей вслед, и мне захотелось узнать, о чем он думал. Что он видел, когда смотрел на нее? Маленькую девочку, какой она когда-то была? Или бездушное существо, какой сейчас стала? Знает ли он, почему она такая, видел ли, как это произошло?

— Не стоит недооценивать ее, Элиас, — предостерег он. — Она не привыкла проигрывать.

Очнувшись, я увидела над собой низкий потолок моей комнаты. Я не помнила, как потеряла сознание. Возможно, я была в обмороке несколько минут, возможно, несколько часов. Сквозь занавеску в дверном проеме мельком увидела небо, которое, казалось, и само еще не определилось, утреннее ли оно или вечернее. Я привстала на локте, сдерживая стон. Боль охватила все тело, каждую клетку, будто всегда жила во мне.

На рану я не смотрела. Мне и не надо было. Я помнила, как Комендант широкими линиями вырезала у меня над сердцем букву К. Она пометила меня. Пометила, как свою собственность. Этот шрам я буду носить до самой могилы.

Надо промыть. И перевязать. Затем возвращайся к работе. Не давай ей повода снова сделать тебе больно.

Занавеска отодвинулась. Ко мне проскользнула Иззи — такая маленькая, что ей даже не пришлось склонять голову, чтобы не стукнуться о низкий проем, — и присела на краешек койки.

— Уже почти рассвело, — ее рука коснулась повязки на глазу, затем пальцы вцепились в ворот рубашки. — Легионеры принесли тебя вниз прошлой ночью.

— Рана такая ужасная… — Я ненавидела себя за эти слова. Слабость, Лайя. Ты так слаба. На бедре мамы был шестидюймовый шрам, оставленный легионерами, которые чуть не одолели ее. У отца вся спина пестрела отметинами от кнута — он никогда не говорил, как их получил. И оба они носили свои шрамы с гордостью, считая их доказательством своей выносливости. Будь сильной, как они, Лайя. Будь смелой.

Но я не сильная. Я слабая и устала притворяться сильной.

— Могло быть и хуже, — сказала Иззи, поднимая руку к потерянному глазу. — Это было моим первым наказанием.

— Когда… как… — небеса, об этом невозможно спросить деликатно. Я замолчала.

— Через месяц после того как мы сюда приехали, Кухарка попыталась отравить ее. — Иззи потрогала свою повязку. — Это случилось больше десяти лет назад. Мне тогда было лет пять, наверное. Комендант учуяла запах яда — маски обучены таким вещам. Кухарку она и пальцем не тронула, просто заставила смотреть, а ко мне подошла с раскаленной кочергой. Помню, до того как она коснулась меня я хотела, чтобы кто-нибудь пришел. Мама? Папа? Кто-нибудь, кто остановил бы ее. А после… помню, что хотела только умереть.

Пять лет. Впервые до меня дошло, что Иззи была рабыней почти всю свою жизнь. То, через что я прошла за эти одиннадцать дней, она терпела годами.

— Кухарка выходила меня. Она хорошо разбирается в снадобьях. Она хотела перевязать тебя прошлой ночью, но… ты не подпускала к себе никого из нас.

Я вспомнила, как легионеры бросили мое оцепеневшее тело на кухне. Вспомнила ласковые голоса, нежные руки. Собрав остатки сил, я отбивалась от них, думая, что они хотят снова сделать мне больно.

Наше молчание нарушил бой утренних барабанов. Спустя миг в коридоре раздался скрипучий голос Кухарки. Она спрашивала Иззи, встала ли я уже.

— Комендант хочет, чтобы ты набрала для нее песка в дюнах, — сказала Иззи. — А затем чтобы взяла бумаги для Спиро Телумана. Но сперва ты должна позволить Кухарке позаботиться о тебе.

— Нет! — воскликнула я так горячо, что Иззи подскочила на ноги. Я заговорила тише. Столько лет рядом с Комендантом и меня бы сделали прыгучей. — Ей нужен скраб для утренней ванны. А я не хочу быть наказанной за опоздание.

Иззи кивнула, затем всучила мне корзину для песка и торопливо вышла.

Когда я встала, перед глазами все поплыло. Я обернула шарф вокруг шеи, чтобы спрятать рану в виде буквы К, и вышла из комнаты.

Каждый шаг причинял боль, каждая унция веса давила на рану, вызывая головокружение и тошноту. Против воли вспомнилось, каким сосредоточенным было лицо Коменданта, когда она резала меня. Она — эксперт в причинении боли и знаток пыток, так же как другие, например, являются ценителями вин. Она делала все очень медленно, отчего страдания казались в сто крат сильнее.

Я обошла дом, двигаясь мучительно медленно. Когда добралась до тропинки, что вела с утеса вниз к дюнам, все тело била дрожь. Меня охватило отчаяние. Как я могу помочь Дарину, если даже идти не в силах? Как мне шпионить, если за каждую попытку получаю такое наказание?

Ты не сможешь спасти его, потому что не продержишься у Коменданта слишком долго . Ползущей удушающей лозой росли сомнения. Настанет конец тебе и твоей семье. Вы просто исчезнете, как и многие другие.

Тропа извивалась, кружилась, порой поворачивала назад, путь был коварен, как и движущиеся дюны. Горячий ветер обжигал лицо, из глаз струились слезы — сдержать их не получалось, и вскоре я едва видела, где иду. У подножья утеса я упала в песок. Рыдания эхом прокатились по пустыне, но меня это не беспокоило. Никто здесь меня не услышит.

Моя жизнь в Квартале книжников никогда не была легкой. Случались и ужасные моменты, когда, например, схватили мою подругу Зару или когда мы с Дарином ложились спать и вставали по утрам с болью в пустых желудках. Как и все книжники, я научилась опускать глаза, встречая меченосцев, но, по крайней мере, мне не приходилось кланяться и пресмыкаться перед ними. По крайней мере, в той жизни не было пыток и не было постоянного ожидания новых, еще более острых мук. У меня были Нэн и Поуп, которые защищали меня от стольких бед, что я и не представляла. Дарин всегда казался таким большим, таким значимым в моей жизни — порой я даже думала, что он бессмертен, как звезды.

Теперь все они ушли. Лиз с ее смеющимися глазами, чей образ до сих пор кажется таким живым, таким ярким… Просто не верится, что она мертва уже двенадцать лет. Мои родители, которые так отчаянно желали свободы для книжников, но получили в награду лишь смерть. Ушли, как и все остальные. Оставили меня здесь одну.