Карина Демина - Внучка берендеева в чародейской академии

Я только и сумела, что кивнуть.

Вот же… нелюди!

Дочку родную не пожалел… вспомнилося вдруг, как сказывал Арей, будто бы ценят азары дочерей своих. Но, видать, кошма ценней оказалася.

— Как по мне, вариант несколько радикальный, — продолжил меж тем Кирей, — можно и проще… дать булавку с ядом, или перстенек, или еще какую штукенцию. Главное, чтоб девка в доверие вошла. А есть и другой вариант… стоят за краем степи горы, а в горах тех старец живет премудрый, уж не одну сотню лет сменявший.

Я согласилася, что тогда поневоле премудрым станешь, ежели не одну сотню.

— И собирает он с городов приграничных детишек, а после учит их убивать. Из сотни детей лишь один учебу осилит. Да только не будет убийцы ловчей его. Вот такая легенда…

Тьфу ты… легенда.

Сказка, стало быть. Я тоже сказку могу рассказать про Деву Слепую, которую вызвать можно на крови и зеркале, и обидчика имя сказать, а после зеркальце в егоную кровать подкинуть. И ночью тогда вылезет из зеркальца дева, спрашивать начнет, мол, тут ли такой и этакий. И ежели ответит, что тут, то и сядет ему на грудь, присосется к устам и выпьет до донышка. А ежели спохватится да не отзовется на имя свое, тогда и станет кружить до утра, стонать да завывать страшенно, но с петухами сгинет.

Правда, мнится мне, что посмеется Кирей над этакою сказочкой.

— В году четыре тысяче сороковом поднесли Гырым-кагану в дар деву хрупкую, что тростиночка, с глазами, будто камень-фируза, с волосом золотым… и танцевала она для Гырым-кагана танец семи покрывал… и был он счастлив, позвал ее ложе разделить. А наутро нашли Гырым-кагана с глоткою перерезанной, дева же исчезла. Искали ее долго… пока смута не началась.

Хмыкнул сам, добавив:

— Смута у нас частенько приключается.

Ага… а еще жаль мне энтих каганов, то травят, то режуть, никакой жизни нету!

— А вот про коня, Зославушка, — Кирей вдруг заговорил голосом муркочущим, да глянул снизу вверх, только глазищи полыхнули, — ты мне сама расскажешь.

От же ж… холера! И дать бы по лбу ему за этакие шуточки, да рука не поднимается. Зато разумею ныне, отчего он так мил девкам…

— Прекрати, — велела строго.

Мыслилося мне, что строго, но Кирей только засмеялся.

Весело, стало быть…

— Конь энтот…

— Непростой.

Кивнула я, как есть, непростой. Да только и не знаю, с чего-то рассказу начать…

— Помнишь, нам сказывала Милослава про коней водяных, которые у саксов обретаются? И у норманов? А вот дед мой расповедывал, что этакие кони есть везде, где только вода имеется, но живая. Что обретаются табуны их в море-окияне, а в год, то ли тесно им становится, то ли и вправду зовет их кровь, но уходят они из моря. И подымаются в реки да речушки, до самого устья… и там свадьбы играют. Людей-то они стерегутся, но ежели человек сведущий есть, то в правильный час оставит он на берегу кобылу в охоте, а с нею — и ведро с молоком да травками всякими. Скажет слово нужное, чтоб услышали его кони, да и уйдет. Утром же возвернется.

Слушал он, подпер кулаком голову, глазищи прикрыл… не соснул бы, а то с сонным мне чего делать-то?

— И коль свезет ему, то кобыла жеребою окажется.

— Понятно.

От же ж! Я тут распинаюся, сказки сказываю, а ему понятно.

— Значит, мой жеребец — наполовину кэльпи?

— Водяной конь, — поправила я.

От не люблю этих словесей. Кэльпи… пойди пойми, чего за тварюка. А водяной конь скажешь, то и кажному ясне будет, об чем разговор.

— Пускай водяной конь. И что дальше?

А я-то, можно подумать, ведаю, чего там дальше. Специалисту нашел.

Злость моя была беззубою, что старый кобель, которого на подворье из милости держали. И управилася я с нею легко.

— Розуму в таком коне поболей, чем в обыкновенственном. И хозяина своего, ежели буде он ласков, любят они, что мамку родную. И нельзя энтого коня свести. Коль сядет на спину чужой человек, то полетит конь ветром, понесет его по-над полями да лесами, а после скинет, и так, что лиходей шею свернет. А еще злопамятные оне зело…

— Вот, значит, как… — Кирей подбородок потер. — Выходит, если бы я сел на этого коня…

И головой покачал.

Наездник он, верю, лихой, да все одно не удержался бы…

— Не только в коне дело, — молвила я. — Измир слово ведал особое… этим словом он бы и обыкновенного коня проклясть сумел бы, не то что водяного… это слово от души идеть, в ней и родится. И с нею выплеснется… и когда б сказал он…

— Кеншо знал. Перестраховался, паскудина… — Из сапога Киреева плетка вынырнула, хлестанула по раскрытое ладони. А плеточка-то махонькая, леконькая, из серебряных нитей свитая, да только на ладони рубец вспух. И Кирей зашипел. — Не мог не знать… или конь меня сгубит… или проклятье… что ж, Зослава, вновь я перед тобой в долгу.

Я только рукою махнула.

Не дело то, долгами считаться. Да и не его спасала я, душу Измирову, чтоб не вышла она вся на проклятие, не переродилась под знаком Мораны.

Дед сказывал, что в царствие ее розные дорожки ведут. И одних она привечает, а на других глянет костяным глазом, который наскрозь любого человека видит. И коль больна душа, уродлива да крива, то и переродиться ей в полуночницу, аль в свееву птицу, которой суждено блукать меж небом и землею до самого мира перерождения.

Будет она плакать, сулить людям несчастья.

А то и понесет на белых крыльях, из девичьих волос плетенных, мех с горестями да болезнями всякоразными. Да только слабенький той мех, и крылья в прорехах, вот и посыплется из него всякое на головы людям… и горе, ежели хоть капля упадет. Сточит тогда человека болезня неведомая, тоска душу изгрызет, несчастия привяжутся, да так, что хоть сам в петлю лезь…

Не ведаю, как оно у азар, да только не желала я Измиру подобное судьбы.

В степь он ушел, вот и ладно получилось.

— Что ж. — Кирей поднялся. — Этот долг я не забуду.

И поклонился в пояс.

Разлюбезно, значится.

— А теперь, Зославушка, будь столь любезна, приведи себя в надлежащий вид. И пойдем царице представляться.

Я только роту раззявила, что рыбина, на берег брошенная.

— А что ты думала. — Кирей только руками развел. — Ты же моя невеста теперь. И царица желает познакомиться с тобой поближе.

Вот только у меня желания сводить знакомствие с царицею не было. Да кто меня слушать будет?

Ноне все было иначе, нежели минулым разом.

Лицо я отерла мокрою тряпицей. Косу переплела скоренько, платьице омела, покрутилась перед Хозяином, который, о великое чести прослышав, враз беспокоен стал.

— Погодь, Зославушка, складочки разложить надо… для пущего благолепия…

Кирей, на этакое глядя, только посмеивался. Вот был бы он взаправду женихом мне, ни в жизни не простила б! А так… гляну на физию его, и враз отпускает.