Терри Гудкайнд - Десятое правило волшебника, или Фантом

— Понимаю, почему ты так подумал. Но если ты прав, зачем бы мне приходить сюда и рассказывать всё это?

Зедд не опускал взгляда.

— Чтобы мы решили, что ты не имеешь никакого отношения к происходящему. А в это время ты, находясь в тени, управляешь событиями.

Шота закатила глаза.

— У меня нет времени на детские игры, волшебник. Я не уследила за Самюэлем, поскольку была занята другими, более важными, делами.

— Какими, например?

— Я была в Галее.

— В Галее! — Зедд удивлённо фыркнул. — Какие дела могут быть у тебя в Галее?

Джебра положила руку ему на плечо.

— Она пришла туда, чтобы спасти меня. Я была в Эбиниссии, застала нашествие Ордена и была захвачена в плен. Шота вытащила меня оттуда.

Зедд перевёл подозрительный взгляд на Шоту.

— Ты отправилась в столицу Галеи, чтобы спасти Джебру?

Шота коротко глянула на Ричарда, в её угрюмом взгляде было что-то скрытое очень глубоко.

— Так было нужно.

— Зачем? — Настаивал Зедд. — Я, разумеется, очень рад, что Джебра спаслась от этого ужаса, но что именно ты имеешь в виду, говоря «Так было нужно»?

Оборка платья Шоты приподнялась, словно кошка, когда выгибает спинку, требуя ласки. Ведьма поправила полупрозрачную ткань.

— События неумолимо движутся к печальной развязке. Если их течение не изменится, мы будем обречены на жизнь под игом захватчиков. Всегда будем подчиняться приказам людей, которые, помимо всего прочего, убеждены, что магия — это зло, порча, которую должно навсегда выкорчевать из нашего мира. Они верят, что человек — грешное и испорченное создание, ему полагается оставаться посредственностью и быть беззащитным пред лицом всемогущей природы. Обладающие магией, такие, как мы, должны быть отловлены и уничтожены. Только за то, что мы не являемся беспомощными посредственностями.

Шота обвела взглядом присутствующих.

— Но это всего лишь наше личное несчастье, а не истинный бич, коим является Орден. Если течение событий не изменит своего направления, чудовищные верования, навязываемые Орденом, покроют весь мир, подобно погребальному савану. В нём не будет безопасных мест, не останется укрытий. Однообразие, как железное ярмо, защёлкнется на шее выживших. Всё доброе и благородное будет принесено в жертву иллюзии всеобщего благополучия. Возвышенные лозунги и пустые принципы будут разжигать у ленивого сброда безудержную жажду незаслуженного, убивая цивилизованное человечество и превращая его в организованную толпу мародёров.

— И что останется, после того, как будет разграблено и уничтожено всё ценное? Своим презрением к величественному и пренебрежением к доброму, они принимают всё самое мелочное и грубое. Своей неистовой ненавистью к любому человеку, сумевшему в чём-то превзойти других, идеи Ордена обрекут всех людей копошиться в грязи, чтобы выжить.

— Всеобщей верой станет непоколебимый взгляд на человечество, как изначально порочное. Эта вера, навязанная беспощадной жестокостью и неописуемыми лишениями, станет их высшим достижением на долгие века. Их наследием станет падение человечества в тёмную эру страдания и жалкого существования, из которой может не быть возврата. В этом весь ужас Ордена — не смерть, а жизнь под игом его идей. — Слова Шоты словно накрыли комнату мрачной пеленой. — В конце концов, мёртвые не могут чувствовать или страдать. А живые — могут.

Шота повернулась к Натану, стоящему в тени.

— Что ты на это скажешь, пророк? Я права, или в пророчествах говорится иное?

Величественный и мрачный, Натан тихо ответил:

— Если говорить об Имперском Ордене, боюсь, пророчества не могут предложить доказательств обратного. Ты очень удачно и кратко описала несколько тысячелетий предостережений.

— Столь древние труды не просты для понимания, — прервала его Энн. — Рукопись может иметь множество смыслов. Пророчества — не для необученных. Тем, кто не изучал предсказания, может показаться…

— Я искренне надеюсь, что твоё поверхностное суждение основано на мнении о моей внешности, Аббатиса, а не о моих способностях.

— Я всего лишь… — начала Энн.

Шота отмахнулась от неё и повернулась к Ричарду. Её взгляд остановился на нём, словно в комнате больше никого не было. Ведьма заговорила, обращаясь только к нему.

— Наши жизни могут оказаться последними, прожитыми свободно. Это может стать концом всего лучшего — борьбы за жизненные ценности, возможности для каждого подняться и добиться чего-то лучшего. Навсегда. Если ход событий не изменится, мы увидим рассвет наихудшего, что есть в жизни — эпохи, в которой жизнь человека будет унижена до идеала Ордена — до состояния невежественных варваров.

— Мы все это знаем, — сказал Ричард, сжав кулаки, — Разве тебе не известно, какую тяжёлую борьбу мы ведём, чтобы предотвратить всё это? Ты хоть представляешь, что нам пришлось перенести? За что я, по-твоему, сражаюсь?

— Не уверена, Ричард. Ты говоришь, что предан борьбе, но в то же время тебе не удаётся изменить ход событий, никак не удаётся остановить нашествие Имперского Ордена. Ты говоришь, что всё понимаешь, но захватчики продолжают наступать, порабощая с каждым днём всё больше людей. Но я даже не об этом. Я говорю о будущем. А в будущем ты подводишь нас.

Ричард едва мог поверить в то, что слышит. Он был не просто разозлён, но потрясён словами Шоты. Как будто, всё что он сделал, каждая принесённая им жертва, каждое усилие не имели в её глазах никакого смысла. Не только сейчас, но и в будущем.

— Ты пришла предсказать мне неудачу?

— Нет. Я пришла сказать, что если ты ничего не изменишь, если будешь делать то же, что и сейчас, мы проиграем эту битву. Все мы.

Шота отвернулась от Ричарда к Никки.

— Ты показала ему безрадостное и оцепенелое умирание, к которому приведёт учение Ордена. Ты показала ему унылое существование, олицетворяющее их догму, что ценность жизни состоит только в том, что её следует принести в жертву; что жизнь — лишь средство достичь загробного существования — бессмысленной вечности в ином мире. В этом ты нам всем очень помогла, и мы тебе благодарны. Ты сыграла свою роль в качестве учителя Ричарда, хотя и не так, как ожидала. Но этого тоже недостаточно.

Ричард не мог понять, каким образом его плен, необходимость жить в тяжких условиях Древнего Мира, может считаться помощью. Ему не нужно было проходить через всё это, чтобы понять безнадёжную тщетность жизни под правлением Имперского Ордена. Он не собирался спорить ни с одним словом Шоты о том, что их ждёт, если они не победят. Но его разозлило, что она, похоже, была уверена в необходимости повторять всё заново. Как будто он не до конца понимал, за что ведёт борьбу, и из-за этого не был полностью предан их делу.