Наталья Лебедева - Крысиная башня

Они поели. Боря не скупился и даже взял матери для шика бокал вина. Она, смущенная и немного напуганная неожиданным проявлением внимания, не посмела отказаться и выпила до дна, хотя вино показалось ей ужасно кислым и вызвало сильную, переходящую в тошноту изжогу. Но она терпела, не в силах поверить своему счастью: сын стал с ней разговаривать.

— Ну, — спросил Боря, — как тебе, ма?

Она смущенно пожала плечами:

— Страшновато даже. Такие люди — раньше тока по телевизору. Ведущая эта. Актер, как его там…

— Ну а колдуны тебе как?

— Колдуны — оооо… — Мать не сразу нашлась со словами, которые могли бы выразить весь ее восторг. В голове ее во время съемок стоял туман. Ей казалось, что колдуны говорят какие-то правильные и удивительно важные вещи, которые она никак не может осмыслить. Но главным было то, что все они поддержали Бореньку, ис сердца ее упал тяжкий груз.

— Те кто больше понравился? — спросил Боря.

— Цыганка, — не раздумывая, ответила мать.

Тут двух мнений быть не могло. Цыганка поражала воображение. Она была очень худой и отчетливо напоминала песочные часы с тонкой талией, широкой, колоколом, юбкой и копной густых, черных, волнистых, как использованная и распрямленная проволока, волос. Ее темные, жирно обведенные карандашом глаза смотрели остро и цепко, а слегка сутулые плечи добавляли ей сходства с настоящей колдуньей.

В руках Эльмы все время что-то с треском вспыхивало, от нее пахло дымом, серой и восточными специями. Когда цыганка стала говорить, у матери похолодело в груди — так точно она описывала все, что происходило с Борей: и первую аварию, и бомжа, и то, что случилось в тумане. Она, как ножами, бросалась короткими острыми фразами, грубый и низкий голос звучал убедительно и пугающе.

— Родственник у тебя есть, — сказала цыганка в конце и перевела взгляд с матери на Борю. — Завидует тебе.

Мать от неожиданности хватанула ртом воздух. Цыганка откуда-то знала про Стаса и его зависть, причин которой мать сформулировать не могла, но которую всегда подозревала.

— И машину он тебе сглазил.

Мать моргнула, испуганно схватилась за сердце. Цыганка вцепилась ей в запястье и тряхнула руку, то ли успокаивая, то ли приводя ее в сознание.

— Не бойся ничего. Сниму сглаз. Защиту поставлю. Никто до сына не дотянется.

Эльма пошла вокруг Фреда, жгла, шептала, курила и щелкала пальцами, а все остальные следовали за ней, как крысы за крысоловом. После ухода цыганки в душе у матери остались тревога и злость на Стаса.

— Цыганка мне тоже понравилась, — кивнул головой Боря. — Жутко даже немного, скажи?

— Это точно, — кивнула мать.

— И дядька был прикольный. Скажи?

— Какой из двух?

— Из двух? — Боря, вспоминая, нахмурил лоб. Ему запомнился только один, хромой, лет за пятьдесят, с благородной сединой, изящно поигрывающий богато украшенной тростью. Боре нравилось это непринужденное движение, которое он раньше видел только в кино. Мужчина не говорил про сглаз. Он произнес очень длинную фразу про негативные энергии, которые сгустились над Борей. Боря из этой фразы вынес ту же успокоительную мысль: его никто не считает виноватым.

Матери понравился второй, Константин. Правда, имени она не запомнила, как не запомнила, что седого звали Владимир Иванович, а цыганку — Эльма. Константин угадал совсем мало: аварию увидел только одну, с бомжом, правда, сказал, что сбитый человек выжил. Но он был очень похож на старинную ее любовь и смотрел так ласково, что сердце ее плескалось в груди, точно южное море, на котором она ни разу в жизни не была.

— Все будет хорошо, — пообещал Константин, и ему сразу как-то поверилось, и сразу стало спокойно.

— А бесноватый-то, — неожиданно для себя хихикнула мать.

— Это какой? — спросил Боря, перестраиваясь в другую полосу.

— С бубном. Чуднооой!

Мать взяла валявшуюся в кабине старую потрепанную газету и стала обмахиваться ею, будто от радостного смеха ей стало еще жарче. Боря криво усмехнулся в ответ, но по его заблестевшим глазам мать поняла, что сыну тоже весело.

Шаман пришел на съемку с потрепанным пластмассовым бубном. Обрезанные по колено джинсы он сменил мешковатыми холщовыми штанами, которые спереди выглядели прилично, но сзади имели треугольную проРеху, сквозь которую виднелись черные боксерские трусы с белыми кружочками. На голове у шамана по-прежнему была зимняя шапка с длинным пушистым мехом и оттопыренными ушами.

Борю он поначалу совершенно ошарашил: подошел почти вплотную, долго всматривался в глаза, а потом вдруг поднял руки резким, едва уловимым жестом и изо всех сил ударил в бубен. От Бори, едва удостоив вниманием мать, он пошел плясать вокруг грузовика, закатывал глаза и дергался всем телом, больше напоминая Элвиса, чем шамана. Протанцевав круг, упал на обочину и стал биться в припадке. Боря с ужасом ожидал пены изо рта, но пена не пошла. Шаман встал, облизнул пересохшие от чрезмерных вдохов и выдохов губы и стал говорить.

— Машиииинка знатнейшая, — говорил шаман, подкашливая и потряхивая бубном. — Много видала, много… Девок сюда напихавают полный кузов и ездют с има. И одную девк’ придушили тама. И на дорогу выкинули. А полиция не знает, откуд’ девк’ голая на дороге. А она отседа…

Боря не мог поверить тому, что он слышит. Он передернул плечами, которые вдруг ощутили жжение яростных солнечных лучей, и сглотнул. Горло мучительно сжалось. Боря взглянул на мать: та смотрела на шамана испуганными глазами. Рот ее был полуоткрыт, точно она собиралась что-то сказать, но не знала, можно ли, пока ей не дали слова.

— Мальчонка-т’ сам редко че там… — шаман снова резко ударил в бубен, потом затряс им, так что звон дешевых бубенцов, больше похожий на шорох, прокатился по Бориной груди, вызывая мурашки. — Он се болын’ за рулем, за рулем… Ну подсматрт иногда.

Боре сложно было представить, что теперь будет. Уйти от одного обвинения и вляпаться в другое, абсурдное, но… Кто знает, сколько человек поверят ему. Кто знает!

В отчаянии он оглянулся на съемочную группу. И увидел, как люди прячут улыбки. Боре стало легче: шаману не верили. Он еще раз рассмотрел нелепую фигуру: трусы, выглядывающие из прорехи в штанах, и начало худой, покрытой черным ворсом ноги; узкие плечи; шапка, кажущаяся непомерно большой; длинный острый подбородок, впалые щеки. Клоун, паяц. Он и двигался так, будто его дергали за веревочки. Публика умирала от смеха.

— Давайте заглянем внутрь, — предложила Анна. На лице ее не было и тени улыбки, она смотрела сосредоточенно и серьезно — словно верила, что такое действительно могло происходить. Но в ее серьезности и в том, как Анна произносила слова, Пихе слышалась нарочитость, граничащая с насмешкой.