Марина Суржевская - Риверстейн

— Данина, я еще хотела попросить у тебя какую-нибудь настойку… для бодрости. Понимаешь, выпускной год, задают много, а меня в сон клонит. На погоду, наверное. Может, есть что-нибудь? Что-нибудь такое, чтобы спать… не хотелось?

— Ветряна, деточка, да куда ж тебе не спать?

Данина, как квочка крыльями, всплеснула руками.

— И так одни глаза остались, в чем только душа держится?

Я пожала плечами, просительно глядя на травницу.

— Ладно сделаю, — проворчала та, — ух эти послушницы, все учать и учать… а чего учать? Непонятно.

Она сноровисто расставила на столе плошки с травками, и принялась смешивать их в ступе, продолжая ворчать.

— Учать и учать, сколько можно то? Прям как Данилка мой, тоже все над книжками сидит, в знахари решил податься. Лучше б к кожевнику в подмастерья пошел, всегда медяжка в руках будет! Так нет же, уперся, в знахари! И не спит ночами, все над лечебниками своими сидит! Сделаю настойку, как для него, бодрую!

Упоминание сына Данилки словно высветлило изнутри коричневое, сухое лицо травницы и оно помолодело, разгладилось. И в ворчливой ее ругани все же сквозила гордость за мальчишку, вот мол какой- решил и сделает!

Я вспомнила вихрастого белобрысого Данилу, совсем не похожего на смуглую мать. Был он нашим ровесником, и иногда крутился в Риверстейне, помогая матери таскать тяжелые ивовые корзины с травами и шишками, или расталкивая в каменных ступках ветки. Нас, девчонок он стеснялся, прятался за широкие юбки травницы и сверкал оттуда любопытными голубыми глазенками.

Правда лет восемь назад, когда мальчишке исполнилось десять, наши мистрис сочли Данилку слишком взрослым, чтобы находится в женском приюте, мол, это может повлиять на нашу нравственность и ходить к нам мальчик перестал.

— А чем плохо в знахари?

Я слезла с кушетки с любопытством следя за работой Данины, — всегда знахари нужны, особенно у нас, в Приграничье. Да и в городе тоже. Практики наберет, может, даже к лорду попасть, если повезет. А нет, так и деревенских лечить надо, то от хвороб, то от бедствий всяких.

— Так-то оно так, — неохотно согласилась травница, — токмо лучше б в кожевники… спокойнее как-то…

Данина задумалась, лицо ее снова нахмурилось и внутренний свет пропал. Я вспомнила дошедшие до нас в прошлом году слухи о том, что казнили в Старовесте двух знахарей, обвинив в колдовстве, чернокнижестве и потворствованию Зову. Казнили страшно, четвертовали, а потом сожгли, и прах отвезли в Черные Земли, а это значит, что не будет тем колдунам покоя, и будут вечно терзать их души чудища Черных Земель.

Брр…

— Данина, а это правда, что из деревни пропадают дети?

Каменный пестик вывалился из рук травницы и с сухим стуком покатился по столу. Я с интересом проследила его перемещение и перевела взгляд на перепуганную женщину.

— Кто тебе…? Ох, Ветряна! Кто ж тебе это сказал?

— А я подслушала, — искренне ответила я, — так это правда?

Травница тяжело, кособоко опустилась на лавку.

— Не знаю я, что сейчас правда, Ветряна. Не знаю. Странные времена настали, темные… Поговаривают… поговаривают, что пропадают.

— В Пустоши?

— Да, и у нас в Пустоши, и в Пычиженске, пропали двое. И в Загребе… И дальше, почти у границы- тоже. И главное, с собаками охотничьими искали, мужики все округу прочесали, как гребешком, нет, как нет. И следов нет! Как испарились.

— Как это, совсем никаких следов? Куда ж они делись?

— Вот и непонятно куда они делись! Есть следы от дома до лесной кромки, четкие такие, и собаками взятые и охотникам видимые, а потом — пууф! — и все. Как испарились детки-то!

— Как же они ночью из домов незаметно выходили? — задумчиво протянула я.

— Почему ночью? — удивилась Данина, — средь бела дня все! Ночью-то насторожились бы, не пустили, а тут никто и внимания не обратил!

— Так это не Зов? — слишком радостно брякнула я.

Данина охнула, обмахнулась тряпкой, словно мух отгоняя. Посмотрела осуждающе.

— Да, Святая Мать с тобой и духи ее верные, святые старцы! Что ты такое вслух говоришь! Еще беду накличешь! Нет, вроде, не…то самое. Днем же, да и никаких признаков заранее у деток не было.

Признаков не было. Конечно, кто ж скажет, если они и были. Ага, ищи дураков. Однако от мысли, что пропавшие дети ушли не по Зову, мне стало легче.

— Вот мало нам той напости было, сколько бед от Зова, сколько горестей…а теперь еще и днем пропадают! Это что ж делается?

— Так может зверь какой, — предположила я, — волк или медведь? вон их сколько в лесах развелось!

— А следы? Следов-то нетути!! Уж нешто охотники звериный след не распознают? Или не заметят? Нету следов!

Я снова задумалась, машинально перебирая сухие корешки. И правда странно. Куда же они подевались? Представила себе мальчишку в коротких штанишках, ботиночках и тулупчике, вот смешно он топает по деревне, водит палочкой по земле, гоняет за щекой вкуснючую сладкую ягоду с медом, пинает шишку. Топ-топ, на земле остаются четкие следы его ботиночек, и ему весело и не хочется возвращаться, только сладость уже заканчивается и мамка будет ругаться, что опять он дошел до самой кромки, куда ходить нельзя, но так хочется. И вдруг…

И вдруг… я зажмурилась, словно вото-вот увижу это вдруг, пойму, что там произошло и куда делся розовощекий мальчишка с веточкой в руках.

— Держи свою настойку! По глоточку пей, когда сильно в сон клонит, но не больше трех глотков за раз, Ветряна!

Я встрепенулась, осоловело уставившись на травницу. Даже не сразу поняла, что это такое она мне в руки сует. Ах, настойка… ну, да. Разочаровано запихнула склянку в карман юбки, не забыв поблагодарить женщину.

— Чего так долго, — подскочила мне навстречу Ксеня, — одевайся скорее, на вечерню опоздаем!

Сама она уже наматывала на волосы платок, натягивала кожух.

— Давай-давай, шевелись! Не хватало еще по пальцам получить за опоздание! Все уже ушли!

Я схватила свой тулуп, на ходу закручивая косы под платок. Выскочив, мы как раз успели пристроится в хвост процессии, традиционно каждый вечер восхваляющей святых старцев Ордена. Раньше мы ходили вдоль всего приюта со свечами в руках, однако последние годы воск экономили, и в руках послушницы несли еловые и дубовые ветви.

Даже Аристарх, гундосо распевавший псалмы во главе процессии и арея Алфиа, замыкающая, размахивали ветками, как и мы.

Замерзшая процессия, шагающая вдоль здания и размахивающая ельником выглядела столь комично, что мы с Ксенькой привычно захихикали, но тут же сделали серьезные, одухотворенные лица. С одухотворенностью, кажется, переборщили, потому что Алфиа покосилась и взмахнула прутом. Мы вытянулись по струнке и старательно (то есть заунывно) запели вслед за Аристархом. Игуменья Алфиа в отличии от Гарпии, хлыстом не владела, зато в совершенстве владела гибким ивовым прутом, которым с удовольствием хлестала учениц по пальцам за недостаток рвения. да так, что руки распухали до локтей, и пальцы не могли удержать на следующий день перо.