Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Посидев некоторое время молча, и переглянувшись, Устюжный начал первым:

– Зря вы так напирали, Лаврентий Анатольевич. У нас могло и не выгореть. Японцы народ щепетильный.

– Я заметил. Особенно, как он затрепыхался, когда я о Курилах речь завел. Просто весь из себя вылез.

– А что вы хотите, вы затронули больную тему. Все жители страны восходящего солнца уверены, что Южные Курилы по праву принадлежат им, а Советский Союз незаконно оккупировал их после Великой Отечественной.

– Мне кажется, он делает ставку именно на возврат территорий.

– Это тоже естественно. Все японцы делают на это ставку.

– И вы предлагаете нам сыграть в такую игру?

– Лаврентий Анатольевич, вы в самом деле, умом решились? – резко спросил Устюжный. – С чего нам распродавать собственную страну? Надо просто воспользоваться сложившейся ситуацией в своих интересах и заставить московские власти пошевелиться и принять наши условия.

– Их вам тоже заместитель консула сообщит.

– Решительно, с вами невозможно разговаривать. Будто вы нарочно все это говорите. Будто у нас самих проблем нет, как только торговаться с Москвой за Курилы для японцев. С чего вы так уперлись на этом вопросе.

– С того, что Тикусемо наверняка потребует помощи в этом вопросе.

Устюжный молча посмотрел в окно. Уже давно стемнело на улицах зажглись редкие фонари. Городская администрация старалась экономить на всем, и потому включала освещение только в центре города, да на причале. Спальные районы, особенно, Заря и Вторая речка, вообще погружались во тьму, и только прожекторы на блокпостах да вдоль окраинных дорог освещали дали морские и прибрежные.

В наступившей тишине прогудел протяжно отходивший катер, требуя освободить дорогу. Устюжный отвернулся и задернул штору. Моря он никогда не любил. Еще с детства. Приезжая сюда, рассчитывал пробыть в городе года два как максимум, а потом, на крыльях, вернуться в Москву. Но не случилось, он по-прежнему здесь, по-прежнему живет в старом доме на улице Льва Толстого, откуда не видно и не слышно моря, и старается во время прогулок не приближаться к берегу. Все, как и в почти десять лет назад. Ничего не изменилось, кроме него самого.

А вот Дзюба стал другим, вальяжным, уверенным в себе. Пока еще он не мнит себя главным, но, кажется, все к тому идет. Еще бы, Лаврентий проделал такой путь. Выбился в люди. Научился командовать, принимать решения и отвергать их. Обвинять и призывать. Научился быть услышанным. Ему это далось просто, в отличие от его учителя. Образ которого, как ни печально, все больше блекнет, становясь лишь навязчивой тенью за розовощеким крепким здоровяком, готовым горы свернуть – и сворачивающим их по мере надобности. Придет время… Устюжный вздохнул и поднялся.

– Давайте перенесем наши споры на светлое время суток. С утра голова лучше думает. Особенно у меня, знаете ли, я ведь не сова, – Устюжный попрощался и вышел из ресторана. Поймал такси, краем глаза отмечая присутствие у входа человека в темном костюме. И отправился домой, поминутно оглядываясь. Но на сей раз привычной слежки не было. Старею, подумал он, действительно старею. Становлюсь никчемным. И устало согнувшись, зашел в подъезд.

55.

Вечер начался с того, что кто-то потрогал колючую проволоку. Андрей Кузьмич, сидевший у торшера, немедленно выключил свет и подошел к окну. Выглянул и побледнел. Обернулся к Татьяне.

Жена уже легла; Иволгин подошел к ней, кажется, заснула. Он спустился в подвал, достал ружье, и долго возился, ища заветный коробок с патронами. Наконец, вышел во двор.

У калитки стояло трое мертвых. С вечера Иволгин привалил ее бревном, так что открыть, даже навалившись, невозможно было. Кажется, они это поняли, и потому один упорно тряс колючку, не обращая внимания на осыпающиеся подгнившие пальцы, а когда тех перестало хватать, отошел и стукнулся в забор.

Андрей Кузьмич долго наблюдал за его действиями. Словно завороженный следил с крыльца, как мертвец упорно стучит в забор, расшатывая его. Забор изредка потрескивал, словно подзуживая зомби, но пока держался стойко. Наконец, Иволгин уговорил себя и сошел во двор, двинулся, поминутно вскидывая ружье, словно снова попал на охоту, обходя дом, выискивал следы. Но ничего не находилось.

Когда он вернулся, Татьяна встала. Должно быть, разбудил шум, производимый мертвецами, к тому времени, как он вернулся, их собралось пятеро. Трое стучались в забор, двое пытались сорвать колючку.

– Андрей, что это? – тихо позвала его Татьяна. Он велел ей отойти от окна на всякий случай и посмотреть, как там Лиза. Через минуту она вернулась, все в порядке. – Как ты думаешь, они прорвутся?

– Я жду, – коротко ответил он. – Боюсь, что выстрелы напугают девочку, – машинально Иволгин сжал в кармане куртки коробок с патронами.

– Ты так спокойно об этом говоришь…

Он хотел сказать, что уже переборол страх, что стоит здесь почти час, наблюдая, как мертвецы пытаются прорваться к живым. Хорошо, что у них не штакетник, как у большинства соседей, а добротный прочный забор. Те, кто строил его, строили на долгие десятилетия, будто воздвигали первый рубеж обороны. Хотя дом возведен был в шестьдесят первом, когда и страхов-то никаких не могло быть, парочки гуляли по ночам, забывая напрочь о времени, а хулиганы лишь приставали к девушкам, навязывая свою компанию.

Одним из таких «хулиганов» был его отец, именно так он и познакомился со своей половинкой. Настойчиво преследовал первую красавицу поселка, в модной хулиганской кепке, клетчатом пиджаке и расклешенных брюках. Да, еще в огромных солнцезащитных очках, отчего его вид был устрашающе прекрасен, по выражению мамы, а вот самому отцу приходилось тяжко почти в полной темноте бродить по поселку. Или пробираться к дому культуры, где каждое воскресенье устраивались танцульки. Куда таких стиляг, как он, естественно не пускали. Только правильно одетых молодых людей в строгие костюмы и девушек, нарядившихся в аккуратные блузки без выреза и юбки ниже колен. Этот строгий запрет был отменен только после фестиваля молодежи и студентов в шестьдесят восьмом. Впрочем, тогда мода снова изменилась, равно как изменились и его родители, ставшие молодой семьей.

Забор скрипнул и подался. Татьяна вскрикнула. Иволгин очнулся от воспоминаний и вскинул ружье. Колючка зашевелилась, затряслась, сорвавшись с гвоздя. Он сделал несколько шагов по направлению к мертвецам, теперь уже всей компанией навалившихся на выламываемую секцию.

– Стой! – воскликнула его жена. Он остановился. Поднял ружье. Только в этот момент обратив внимание, какая в поселке стоит тишина. Ни выстрелов, ни суетных перемещений машин военных или милиции. Ни приглушенных команд и топота множества шагов в тяжелых ботинках. Все это ушло в прошлое. Остались только они втроем. Вчетвером. И те четверо милиционеров на другом конце поселка. Если еще остались. Кажется, это все, если не считать встреченных днем пацанов – но они, скорее всего, уже убрались в первопрестольную. Поселок остался во власти мертвых.