Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Голос был на удивление спокоен. Словно ни войны, ни обрыва связи, ни долгого молчания – ничего не было. Обычно они с Виталием связывались пару раз в неделю, чаще он говорил по сети только с Борисом, ну так тот и жил в одном городе. А сейчас десятидневный перерыв.

– Тебя ужасно плохо слышно, – кричал Оперман, поднося камеру ближе к лицу, ища дырочку встроенного микрофона и стараясь говорить в нее. – Может, отключить видео?

– Я тебя вроде нормально слышу, можешь не орать так. Кстати, мне кажется, у тебя пломба на левом нижнем коренном соскочила.

Леонид не посмеялся.

– Давай, рассказывай, что у вас там.

– Да что у нас тут. Все, как всегда.

– Ну интересно, война ведь началась.

– Ну да, я в курсе. Вчера сам на митинг ходил. Народ поддерживает вашего президента, желает удачи в Крыму Корнееву и активно записывается в добровольцы. Слух прошел, что всем, кто отправится в ополчение, потом в Крыму дом выдадут. Там ведь ваш генерал уже много татар разогнал, так что их хоромы теперь добровольцам отойдут.

Слюсаренко говорил обо всем так спокойно, словно речь шла об обыденной политической перебранке между главами государств, в которое, подыгрывая одной из сторон, решило втянуться население.

– Ты так об этом спокойно рассуждаешь.

– А что ты хочешь. Мы и не такое переживали. И это переживем. Вот жил бы я в Киеве, да, было бы страшно. Потому как Киев бомбили, нам объявили, ну дальше ты знаешь. А мы провинция.

Казалось, его ничем невозможно было пронять. Прочие кризисы, а сколько их было на Украине, и не перечесть, выработали у молодого человека стойкость несравненную, которой Оперман мог только завидовать.

– Послушай, но ведь ты же сам на войну ходил, причем не просто войну, а гражданскую да в собственном городе. По-моему это было страшно.

– Вот это как раз было интересно, – Оперман прикрыл глаза, вспоминая октябрь девяносто третьего.

Тогда все действительно было интересно. В новинку, хотя нечто подобное уже случалось: на улицах Москвы бронетехника появлялась за два года до этого, во время путча. Оперман, тогда еще только закончивший школу, посчитал за лучшее появиться на месте событий, потрясших всю страну, лично. Стоило только президенту новой России рассориться с парламентом до такой степени, что в первопрестольной снова появились танки, Оперман немедля покинул МИСИС, был как раз день занятий по «войне», чтобы снова оказаться в истории. Утром вместо одного из центральных каналов гоняли бесконечный прямой эфир с Си-Эн-Эн, показывающий как защитники Белого дома отстреливаются от наседавших танков. Пропустить подобное зрелище – это было не для него. Ну когда еще вот так запросто можно было на войну сходить? Да еще на метро доехать до места сражения. Словом, пусть жители Грозного завидуют.

Удивления от происходящего почти не было, казалось, в Москве и должны каждые два года появляться вооруженные люди, чтобы решать государственные проблемы. Да и сами москвичи, большею частью, относились к проблеме философски – повоюют и помирятся.

Оперман без проблем доехал до «Киевской», выбрался, огляделся. Площадь перед вокзалом бурлила своей привычной жизнью, ничто не напоминало о войне, разве что далекие автоматные очереди. К его удивлению, оцепления, преграждавшего кому бы то ни было путь к войне не было, посему он беспрепятственно прошел до гостиницы «Украина», что напротив Белого дома, через реку. А там было на что посмотреть. На мосту, в центре, располагался танк, как и показывали по Си-Эн-Эн, возле моста куча милиции, а подле нее уже собралась неимоверная толпа. В точности такая же у парапета на набережной Тараса Шевченко и на крышах соседних домов, и на балконах гостиницы, и в скверике, возле памятника кобзарю.

Близко к реке Оперман подходить не стал, удобно устроился на скамеечке и стал наблюдать. Народ собрался неугомонный, как и полагалось настоящим москвичам: если долго не стреляли, бегали к милиции, спрашивали, может, чем помочь. Некоторые пытались прорваться к танку, посмотреть или тоже поспрошать, один совсем было прорвался, да военные спохватились и выгнали. Но большинство, устав от наблюдения, шло к ларьку за пивом. Ларек этот – а цены там втрое против обычных были – в тот день озолотился.

Война протекала на редкость вяло, сторонам надоело затянувшееся противостояние, к этому времени продолжавшееся пятые сутки, если считать с момента указа о роспуске парламента, так что боевики и солдаты ограничивались автоматными перестрелками. Только раз около полудня, неожиданно ожил танк и шарахнул по Белому дому, в окно не попал, но его зато стали обстреливать из подствольных гранатометов. Выстрела три в ответ было, один ударил аккурат возле набережной, ухнув в воду. Толпа шарахнулась от набережной, но те, что посмелее немедля заняли освободившиеся места. Вскоре подъехал фургон с какими-то снайперами, человек пять, они проползли мимо народа, оцепления, доползли до середины моста и оттуда начали палить. Перестрелка усилилась, в кого-то из них все же попали, – буквально через пять минут приехала скорая ей никто не мешал, забрала раненого (толпа волновалась вовсю и давила на милицию) и умчалась. Бойцы поползли обратно, всосались в фургон и уехали, вскоре появившись на другой позиции, уже по ту сторону реки.

Народ прибывал и прибывал, уж и место особенно не оставалось, разве что для свадеб очищали. Ну это было святое. Когда еще и у кого будет свадебная фотография на фоне войны? Посему кортежи шли одни за другим.

К двум дня стрельба стихла почти совсем, стало скучно. Только дым еще клубился над Белым домом и то какой-то неубедительный. Многие, как и сам Леонид, не видя продолжения, стали собираться и уходить. И даже начавшаяся перестрелка одиночными почти у самых стен (а тогда Белый дом еще не был окружен нынешней жуткой оградой, и к стенам можно было спокойно подойти) – никого особо не взволновала. Война заканчивалась, на следующий день, пятого, объявили о капитуляции. Остальное можно отыскать в учебниках истории. Где, естественно, такие подробности не были предусмотрены.

– Вспоминаешь? – вырвал его из грез Слюсаренко. Леонид кивнул. – Но согласись, у нас тут война идет только по телевизору, вот разве что народ митингует. А у вас тогда, и в девяносто первом и в девяносто третьем, жутковато было.

– Это была гражданская война, – попытался оправдаться Оперман.

– Не думаю, что гражданские войны безопасней обычных.

– Авиация не участвует, – Виталию пришлось согласиться. – Но все же, хоть какой-то намек на войну был. Ведь сирены должны выть или что-то в таком духе.

– Скорее кто-то. Псы войны, – они посмеялись. – Нет, ничего не было. В четыре утра никто не тревожил мой сон. Узнал, когда проснулся.