Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

– У нас сегодня заседание кафедры было. Решали, что делать первого сентября. Вроде бы набрали народ, а половина не приехала: кто-то по личным причинам, кто-то из-за дальности, иностранцы и вовсе отмелись сразу, а иных уж нет.

– А что ты хочешь, количество населения ныне стало таково, что мест в вузах больше, чем молодежи.

– Это пускай твой МИСИС говорит подобное. У нас еще конкурс был.

– Как новый выходной праздновать собираешься?

– Да ну его, – Борис плечами пожал. – Ерунда все это. Боюсь, мои студенты совсем из колеи выбьются. Какие-то дискотеки устраивают. А двадцать третьего первый экзамен для «хвостатых». Боюсь, приду только я.

Борис извинился за то, что не может долго говорить, дела, и тоже отключился. Оперман остался один. Он побродил немного по комнате, потом вышел на улицу, в магазин, подкупить пива. А затем отправился на работу. Несмотря на установившийся в городе относительный порядок, продажи техники никак не хотели расти, шеф, видя, что забитый доверху склад, не пустеет, рвал и метал. Звонил во Владивосток и продолжал тоже самое.

Его можно было понять. Дорога через Сибирь числа с тринадцатого-четырнадцатого оказалась заблокированной наглухо, с восемнадцатого встал уже и Транссиб, в основном, из-за постоянных нападений живых мертвецов, просачивающихся не только из Китая, но и Монголии и Казахстана. Впрочем, если учесть, что между странами входящими в Шанхайскую организацию сотрудничества, границы отмечали лишь таможенные посты, поток беженцев, а следом за ними и зомби, в Россию только возрастал. А вот теперь о том же говорил шефу подрядчик из Владивостока. Дорога перекрыта наглухо, в те города на Транссибе, что уже пережили и появление зомби и их очистку, вновь пожаловали живые мертвецы. Так что транспорта скоро не ждите. Шеф разъярился и бросил трубку мобильного на пол, размолотив ее на куски.

– А дорогое барахло из Европы попробуй реализуй, когда народ скупает только товары первой необходимости. Тут никакие распродажи не помогут, – зло произнес он, немного придя в себя. – Пока был «Самсунг» «Филипс» никому и даром не всучишь. Тем более сейчас. А европейцы только накручивают цены на провоз. Слышали, что во Владивостоке опять подняли пошлины на подержанные иномарки и технику? – народ покачал головами. – Со среды как раз. Чует мое сердце, это всем боком обернется.

Он не докончил говорить, ушел в кабинет. Беседовал с кем-то по городскому телефону оттуда, тоже ругался, но уже тише. Потом, ближе к вечеру, велел всем расходиться.

– До вторника. Праздновать будем. И слава богу, что из зарплаты не вычтут, – добавил он напоследок.

Оперман снова ушел последним, сторож закрыл за ним калитку и глухо звякнул замком. Вернувшись домой, Леонид сразу отправился на боковую, а утром прошелся по магазинам. Купил побольше пива. В праздник выходить он никуда не хотел, едва только услышал о решении правительства устроить выходной и веселье на всю катушку. Во-первых, давно уже чурался подобного рода увеселений, а во-вторых…. Как объяснить. Он и для себя не находил должных ответов. Напротив, было странное ощущение: с одной стороны, как ни старался скрыть от себя Леонид, но война в Крыму, задела его, задела сильнее, чем он предполагал. Он сопереживал, и вот тут начинаются странности. Он и болел за наших, но одновременно с этим желал, понимая, что они все равно победят, желал больших потерь. Как в футболе, когда сборная рвалась на чемпионат мира, он болел против нее, за любого противника, но всякий раз праздновал победу России и огорчался, когда она терпела поражение.

Нет, не как в футболе, здесь все было слишком реально и зримо. Все по-настоящему: каждая смерть, каждая потеря приходила не с полей олимпийских сражений, а с битв то незримой, то явной войны. А то и обеих кряду. Сообщали – наши несут потери от прорвавшихся в Кодорское ущелье зомби, несколько десятков человек личного состава, не считая извечного абхазского ополчения, погибло, в воздух поднята авиация, два самолета разбились в первый же день. Он и смеялся зло и печалился горько. И не мог объяснить такой вот разброд в мыслях, всю эту шизофрению.

А началась она ох как давно. С той самой поры, как на картах мира образовалась Россия. Вернее… нет, он лжет самому себе, позже. После того как парламент был расстрелян из танков, после начала войны в Чечне. Тогда, когда он окончательно похоронил в себе свою родину. Ту, что всегда считал отечеством – Советский Союз. А ведь так же шизофренически странно все начиналось: весной девяносто первого, когда из магазинов пропало все, а цены, впервые за долгое время взлетели вверх, когда волнения в разных частях страны стали нормой, когда внутренние войска не успевали перебрасывать на новые мятежи, когда юмористы горько шутили о том как сердце воюет с печенью, намекая на битвы Ельцина и Горбачева за власть – именно в эту пору прошел референдум с единственным, поистине гамлетовским, вопросом: быть или не быть. Союзу Советских Социалистических республик. Восемьдесят процентов населения пришло к урнам в тот день, несмотря на препятствия некоторых республик, кажется, все той же Грузии и Прибалтики, и три четверти из них ответили «да» на незамысловатый вопрос референдума. А всего через полгода, в ноябре Советский Союз официально прекратил свое существование. Пятнадцать республик – пятнадцать сестер, отправились в самостоятельное плавание. Все больше и больше отдаляясь друг от друга. Поначалу незаметно, ведь и единой валютой для всех был рубль, и язык оставался общий, да и команда на олимпиаде девяносто второго оставалась единой, пусть и под флагом МОК. Но чем дальше, тем больше и больше проявлялось различий. Несмотря на митинги протеста, на призывы оппозиции, на свержение и убийства самих президентов – союз все больше походил на тень, терявшуюся во мраке наступающей ночи.

Вот тогда он и перестал и верить и надеяться и любить. В нем поселилось что-то желчное, злое, неприятное самому. Что-то, что не давало покоя презрением и нетерпимостью. Но не твердо сидело внутри, не желало выкорчевываться, и лишь выпускало пар накопившегося негодования.

Запорожцу повезло больше. Он, хотя и старше его на три года, но все же сумел жениться, как раз, когда Украина кричала, что москали все сало сожрали, и он был одним из кричавших. Быстро развелся, женился повторно. Сумел устроиться на хорошую работу, имел продвижение по службе, правда, после кризиса девяносто восьмого, потерял все, но не отчаялся, а встал на ноги сызнова. И еще раз, уже в восьмом. И теперь снова набрал обороты.

А Леонид – поработав в типографии до того же девяносто восьмого, после кризиса он переключился на мебель, потом стал наладчиком компьютерного «железа», а вот теперь устроился «ночным бухгалтером» на склад сети магазинов. Это не повышение, это плескание в луже. Бессмысленное барахтанье, хотя бы потому, что сам барахтающийся не видит ни выхода, ни нужды что-то менять.