Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Около девяти пришел Кондрат, бледный и подавленный. Так ни с кем и не поговорив, едва прикоснулся к ужину, пошел в комнату, включил проигрыватель, поставив последний фильм из коллекции Леонида – «Авантюру». Над шутками он смеялся с каменным лицом. Если это можно было назвать смехом. С Настей, к удивлению Бориса, так же не поговорил, как она ни допытывалась, что с ним приключилось такого, просто завалился спать. Будто это было единственным спасением.

Наутро от него тоже не было слова. Точно все слова оказались выговорены еще вчера, во время молений. Борис засобирался, перед этим запретив Насте одной выбираться из дому, разве что послушать телевизор, ключи от соседней квартиры в баре, на нижней полке в хрустальном кубке.

– Значит, она призналась, – произнес Кондрат, его слова после полусуточной паузы заставили обоих вздрогнуть. Настя немедля подошла к нему, об Ане ей еще слова сказано не было, Кондрат, посмотрев на Бориса, и получив от того молчаливое согласие, открыл папку со снимками. Пауза продлилась две с небольшим минуты по часам Лисицына.

– Она красиво снята. Меня бы так…

– Леонид в детстве занимался фотографией в кружке.

Его самого передернуло после этих слов, Борис поспешил выйти.

106.

Лето снова вернулось в Крым, будто и не случалось краткого перерыва. Столбик термометра уже с утра заваливался за двадцать пять к полудню подбираясь к тридцати. Погода стояла безоблачная, небо снова выцвело, превратившись в расстеленную над головой застиранную простыню, через которую по ночам светили яркие звезды, сливаясь в Млечный путь. В такие часы тишина стояла удивительная, ни шороха, ни шевеления. Будто в мир еще никто не пришел, или, что скорее, вся поднебесная разом оказалась покинута прежними обитателями.

Корнеев оторвался от лицезрения матово поблескивающей галактики, перекинувшейся мостом через небосвод. Земля на самой окраине даже не Млечного пути, а лишь края его спирального отростка, рукава Ориона, в такой невообразимой дали, что свету понадобиться тысячи и тысячи лет, чтобы добраться до затерянной в океане мироздания планетке и показать величие мириадов звезд родного скопления.

Ущербная луна уже закатилась за горизонт, а он все стоял у окна, глядя в небесный покров, истыканный звездами и молчал, теребя в пальцах сигарету, не смея закурить. Так далеко, так безнадежно далеко….

Отвлечь от мыслей его было некому, в доме он находился один; все ушли. Кто на ночь, кто насовсем. Дом нежданно опустел, холодный безжизненный дом, расположившийся в безбрежной дали от его родины. Хоть большой, хоть малой. Так далеко, что и большая стала малой и теперь видится лишь далеким отражением, отблеском, пришедшим из-за горизонта.

Он отвернулся от света мироздания, глаза невольно скользнули по карте Крыма, в этот момент показавшейся особенно никчемной. Полуостров, ставший островом с приходом его армии, теперь медленно погружался в безбрежный мрак забвения, и не было никаких сил, чтобы не то, что остановить, но хотя бы замедлить процесс. А теперь против него играет и само пространство. Крым неожиданно раскинулся во все стороны великой державой, подобно той, что некогда пошла на него войной. И потому еще не было ему конца и края, что на острове Крым закончились запасы топлива.

Сперва оказался перекрыт, не то взорван, не то поврежден, нефтепровод. Несколько дней спустя, и это уже понятно, чьих рук дело, хотя не совсем ясно, зачем, взлетел на воздух последний из работавших НПЗ в Симферополе. Пожар потушить не удалось, завод и его цистерны горели неделю, отравляя огнедышащим смрадом все живое на десятки километров вокруг. А когда запасы стали подходить к концу, пришлось ограничивать сперва авиацию: и боевые вертолеты замерли в ангарах, затем беспилотные самолеты, а после солярки перестало хватать уже танкам, самоходкам, а затем и всей технике, что была переброшена через Керченский пролив. И армия, некогда казавшаяся непобедимой, встала. Беспомощно и неловко отбивалась от врага, начавшего одерживать победу за победой в кровопролитной бойне, в которой сам, теряя бойцов, постоянно приобретал их, перевербовывая в каждом сражении на свою сторону новых рекрутов. И уже их посылая под покровом звездных ночей на своих старых товарищей.

Так сперва сдали Керчь, затем и весь Керченский полуостров, отошли до Судака, к Феодосии, от Перекопа в сторону столицы, – и тогда уже никем не контролируемая масса двинулась, сминая все, еще теплящиеся огнем жизни поселки, в сторону Симферополя и Севастополя. К тому времени, как последний бак горючего был залит в бронемашину, не отданными зомби остались только эти два города и трасса между ними, как только солярка оказалась на исходе, пришлось сосредоточиться на обороне двух последних оплотов военного, да что военного, человеческого присутствия на территории Крыма.

Корнеев находился по-прежнему в Симферополе, хотя ситуация в городе и становилась аховая и все больше и больше не то смельчаков, не то отчаявшихся, бежали в Севастополь, в последнее прикрытие, еще считающееся надежным. Вопрос, как надолго? Уж в чем, в чем, а в боеприпасах нужды по-прежнему не случалось, в этих местах их хватит на десяток войн. Но обычная питьевая вода стала дефицитом, подходили к концу и запасы пищи, несмотря на все принимаемые военным командованием меры, ситуация не становилось хоть чуть полегче, напротив, уверенно шла под откос. Все больше и больше воинов бежали, прихватив оружие, или, бросив его, маскировались под местное население, или же устраивали погромы и учиняли насилие – прекрасно понимая, что это действительно последний шанс и другого не представится, вообще, ничего не представится. Таких стало некому останавливать, армейцы бунтовали, когда их посылали на подавление очередного дебоша своих товарищей, в лучшем случае отказывались подчиниться, в худшем, присоединялись или поднимали собственную бучу. И теперь, бунты некому стало останавливать. Влияния не хватало у командования, в том числе у самого командующего, ни тем паче у добровольцев, пытавшихся защитить свои дома и семьи от разгула озверевших вояк.

Наверное, поэтому он не хочет ехать в Севастополь. Там еще хоть какой-то порядок наводится крупным калибром дальнобойной артиллерии Черноморского флота, здесь же… можно сказать, уже все ясно. Там еще борются за какое-то будущее, здесь смирились с настоящим, больше того, пытаются выжать из этого настоящего последние крохи, действуя по принципу: после нас хоть потоп. В бывшей столице Крыма жителей осталось от силы треть, а с учетом вчерашнего исхода, и того меньше. С ними же Корнеев послал в охранение последних бойцов, на которых еще мог положиться. Те, кто остались в городе, ему уже не подчинялись, это был шаг отчаяния, но иначе он поступить не мог, агонию людей, еще мечтавших о наступлении завтра, надо было продлить любой ценой. Ехать вместе с беженцами он отказался категорически. И столь же категорически приказал не возвращаться назад. Сжигая последние мосты. Пытаясь сжечь, скорее всего, назавтра бойцы вернуться за ним, он это чувствовал.